грациознее.
«Кто их поймет, этих господ, — рассуждал про себя Ириней. — Конечно, любая красотка может в конце концов поднадоесть, особенно если ты богат и у тебя всегда есть возможность заменить ее на другую. Вот и наш господин — ему, видно, наскучили эдакие полнотелые красавицы и его потянуло к стройным и изящным. Хотя, судя по всему, он уже и к этой поостыл. Если бы была ему дорога, то не оставил бы ее в Риме с таким опасным поручением».
Ириней поудобнее расположился в своем кресле и невольно вспомнил о своих собственных любовных делах.
Случайных встреч с женщинами у него было предостаточно, но с тех пор, как он стал принадлежать Минуцию, его в основном занимала только одна — это была молодая далматка из свессульского имения господина. Она уже нянчила малыша, его сына.
Но Ириней всегда помнил, что он раб, а рабам не полагалось иметь семьи. В последнее время он почти забыл о своей далматке и о сыне. Все его помыслы были о том, что вот-вот начнется восстание. Хватит прозябать в безделье! Пора схватиться с римлянами, чтобы за все с ними расквитаться — за рабство, за розги, за пролитую кровь на арене!
Два месяца назад Ириней не очень-то поверил словам Минуция о том, что он решил поднять рабов на восстание. Да и как было поверить, что такой неженка, привыкший к хиосской жизни, вдруг окажется во главе грязных оборванцев из эргастулов! Поначалу это никак не укладывалось в его голове. Но теперь было ясно, что римлянин не шутит. Еще бы! Иначе зачем он накупил столько оружия? Зачем отправил его в свою усадьбу и сам поспешил туда? Все говорит о том, что он явно не собирается возвращаться в Рим. Так оно и есть. Иначе он не рискнул бы с этим делом, то есть побегом гладиаторов…
Ириней вдруг вспомнил последний свой разговор с Ламидом и Марципором.
Ламид сказал, что теперь, когда все они по самые уши увязли в заговоре, отступать нельзя, даже если Минуций в самый последний момент ослабнет духом и откажется от восстания. Что ж! Тогда они сами возьмутся за дело. А почему бы нет? Ламид еще говорил…
Но тут мысли Иринея стали путаться, и он незаметно для себя уснул.
Он уснул так крепко, что, вероятно, не проснулся бы и после полуночи.
Легкий толчок в плечо вернул его из небытия.
Ювентина уже была на ногах и застегивала на себе плащ с капюшоном.
— Пора, — коротко сказала девушка, показывая Иринею на клепсидру, стоявшую на дельфийском столике рядом с канделябром.
Клепсидра показывала час безвременья[348].
На Ювентине, кроме двух коротких нижних туник, было сшитое по афинскому образцу шерстяное платье ниже колен (оно, как и некоторые другие одежды, которые девушка получила от Минуция в полное свое распоряжение, раньше принадлежало Никтимене — возлюбленной римлянина).
Короткий зимний плащ, удобный при ходьбе, был подбит мехом вовнутрь. Голени девушки защищал круралис[349], на ноги она надела купленные еще в позапрошлые нундины на Форуме крепкие подростковые сапожки, в каких ходили римские мальчики из семей среднего достатка.
Ириней тоже собрался в путь, одевшись потеплее.
Галльские браки (он их всегда надевал при верховой езде) теперь оказались весьма кстати — холод в них был не страшен. Под красным солдатским плащом, застегнутым фибулой на правом плече, у него была надета пастушья меховая куртка, на ногах были крепкие солдатские башмаки.
В большую дорожную сумку из воловьей кожи Ириней сложил гвоздодер, моток веревки и складную деревянную лестницу.
Все это он купил у корабельных плотников в Эмпории. Длина веревки соответствовала высоте наружной стороны городской стены в том месте, где он должен был вместе с гладиаторами Аврелия спуститься вниз, разумеется, после того как все они благополучно выберутся из школы. Ириней специально ходил туда и определил высоту стены, пересчитав в ней ряды кирпичей.
Дрова в камине прогорели, и угли едва тлели.
Ириней молча взвалил на плечо свою сумку. Ювентина задула лампы на канделябре. В полной темноте они прошли к выходу.
Дверь дома Ювентина заперла только на задвижку. Замка она так и не нашла. Вероятно, его никогда и не было. Дом впервые остался без присмотра.
Ириней и Ювентина быстро прошли вдоль по Кипрской улице.
Город обнимала непроглядная ночь. Нигде не видно было ни души. Густо шел снег, наметая сугробы на обочинах улиц.
Они свернули в маленький проулок, который вывел их к заснеженному пустырю.
Это место было расчищено под строительство нового храма по обету одного из консулов прошлых лет. Отсюда до Субуры было недалеко, примерно около трехсот шагов. Ювентина, жившая два месяца у Волкация, достаточно хорошо знала расположение улиц этого квартала, но все же решила идти по главной улице, чтобы не заблудиться в темноте и лабиринте многочисленных улочек и переулков.
Когда они вышли на Субуру, в лицо им ударил ветер. Снег слепил глаза.
Проходя мимо дома Волкация, Ювентина невольно ускорила шаги.
Они прошли из конца в конец всю Субурскую улицу. Там они повернули на улицу под названием Урбий. Сделав по ней не более тридцати шагов, Ювентина молча потянула своего спутника в узкий проулок, который вскоре привел их на прямую, как стрела, улицу Патрициев — она тянулась у подножия Циспия, северо-западной вершины Эсквилинского холма, до самых Виминальских ворот.
С того времени, как в Рим пришла страшная весть о поражении легионов при Араузионе, сенат приказал установить ночную и дневную стражи у всех городских ворот. Для этого была создана отдельная дежурная когорта, целиком состоявшая из римских граждан. Кое-кто не видел в этом практического смысла. Может быть, в сенате опасались измены многочисленных рабов? Или самый вид вооруженных до зубов легионеров во въездных воротах города должен был постоянно напоминать гражданам, что кимвры близко, что враг у самых ворот? Так или иначе, но все ворота охранялись солдатами, и всякий прохожий, оказавшийся вблизи них в такую холодную снежную ночь, мог привлечь внимание бдительных стражей, вызвав у них какие-то подозрения. Солдаты могли поинтересоваться содержимым сумки, которую нес Ириней, и, кто знает, какие предположения возникли бы у них при виде гвоздодера, корабельной веревки и складной лестницы. Поэтому Ювентина вскоре свернула с улицы Патрициев налево и повела Иринея боковыми улицами, пока оба они не вышли к Сервиеву валу немного дальше от Виминальских ворот, где солдаты не могли их заметить.
Крепостной вал, на гребне которого высились стены и башни Сервия Туллия, защищая город с востока, начинался у Целимонтанских ворот и тянулся к северной вершине Квиринальского холма. Основание вала с внутренней стороны города подпирала еще одна мощная стена, местами достигавшая свыше пятнадцати футов высоты. Поверху, там, где склоны вала обрывались этой стеной, пролегала узкая пешеходная тропинка, огражденная в целях безопасности невысоким парапетом.
Поднявшись на вал по каменной лестнице, которая вела к одной из башен, Ювентина и Ириней быстро зашагали по направлению к Коллинским воротам.
Внутренняя стена, служившая опорой Сервиеву валу, заканчивалась в нескольких сотнях шагов от Коллинских ворот. Дальше вал представлял более пологий склон. Это был обширный пустырь, называемый в народе Злодейским полем. На нем-то и зарывали заживо согрешивших весталок. Жилые кварталы находились на почтительном расстоянии от этого мрачного места, внушавшего людям суеверный страх. Здесь неохотно ходили даже днем, а по ночам гулял один лишь ветер.
Перед тем как спуститься вниз по валу, Ювентина и ее спутник остановились, чтобы отдышаться после быстрой ходьбы.
Ириней, не любивший Рим и никогда не интересовавшийся его достопримечательностями, за исключением кабачков и трактиров, где частенько проводил время, вряд ли знал, что перед ним страшное кладбище священнослужительниц Весты, казненных за нарушение обета целомудрия.
Зато Ювентина чувствовала неприятный внутренний холодок при мысли, что ей сейчас, может быть, придется ступать по местам захоронений причастниц величайших таинств одной из наиболее почитаемых в
