но по ее тону не было заметно, чтобы она особо Одинцову жалела.
Все засмеялись. Мы стояли в коридоре на втором этаже. Джамиля рассказывала, как им соседи в Москве перерезали телефонный провод — от зависти.
— Надо было в элитном доме квартиру покупать, — говорила Джамиля. — Там такое быдло не живет.
Все девочки хихикали, хотя на самом деле они от зависти ненавидели Джамилю. Да и не за что ее любить. Единственное, что она всегда делает, — это хвастает богатством своей семьи. Больше всего ее ненавидит Раиса — ее близкая подруга. Только увидит ее, сразу — «Джамилечка-Джамилечка», а сама, наверное, дома умирает в подушку. Одна Нинушка Джамилю не слушала. Она только один раз от окна отвернулась и сказала:
— Джамиля, тебе надо дом сразу на необитаемом острове покупать, чтобы никто тебе не мешал. Будешь там с крокодилами общаться, может, они тебя за свою примут.
Все поняли, что Нинушка намекала на большой нос Джамили. Между прочим, у самой Нинушки нос тоже не подарок. Раиса только открыла рот что-то сказать, но тут с первого этажа послышались крики. Клянусь, я не узнала этот голос. Никто не узнал. Голос был женский, но какой-то хриплый и грубый. Даже на похоронах я не слышала, чтобы так кричали. Мы все побежали вниз.
Единственное, что я увидела, — это каких-то женщин, которые, схватив Сабрину под руки, уводили ее. Я первый раз видела этих женщин. Кто они, не понимала я. Откуда у Сабрины взялся такой голос? Что могло случиться?
Я хотела побежать за ней, но почему-то не побежала. Опять повторилось то же самое — я знала, что надо бежать и узнать, что случилось, но вместо этого я продолжала стоять и смотреть, как они уводят ее. У меня снова появилось такое чувство, как будто кто-то щиплет мое сердце. Перед глазами встало тупое лицо той гадалки. Неужели она правду нагадала Сабрине? Я смотрела на ее фиолетовую юбку, которая становилась все дальше, и почему-то думала, что больше я Сабрину не увижу. Я потом пыталась ей позвонить. Звонила всю неделю подряд, но ее телефон был недоступен.
Мы все подбежали к Буталибовой, потому что она в тот момент стояла рядом с ней. У Буталибовой сначала был такой вид, как будто она шайтана увидела, но потом, когда ее все начали спрашивать, и даже Джамиля снизошла до разговора с ней, у нее заблестели глаза. Конечно, она же любит быть в центре внимания.
Она рассказала, что они стояли с Сабриной тут, возле зеркала. Сабрина рассказывала, как только что поругалась в маршрутке с закутанной, и Буталибова еще удивилась, откуда у Сабрины сегодня такое веселое настроение. Потом зашли какие-то женщины, подошли к ним и говорят Сабрине: «Ты Алиева Сабрина?» Сабрина сразу как-то в лице изменилась. А они ей говорят: «Исмаила убили! Час назад его джип на Двадцати Шести Бакинских Комиссаров расстреляли». Тогда Сабрина стала орать, они ее за руки схватили и увели. Куда — Буталибова не знала, наверное подальше от позора. Эти женщины еще сказали, что он к ней ехал.
Все сразу стали спрашивать у меня, не знаю ли я, кто такой Исмаил. Я ответила, что первый раз в жизни про него слышу. Через полчаса по университету уже поползли слухи, что Исмаил был очень серьезным боевиком, может быть даже полевым командиром. У кого-то на курсе родственник работал с моим дядей в шестом отделе, он сказал. Не знаю почему, но я сразу вспомнила тот разговор с дядей. Можно было подумать, что дядя знал про Исмаила и спрашивал меня специально, чтобы узнать, когда он приедет к Сабрине. Получалось, это от меня он все узнал. Нет! Нет-нет-нет! Это неправда, говорила я себе, так не могло быть! Потому что если это из-за меня Сабрина не вышла за него замуж и осталась опозоренной, то лучше мне было в речку броситься! Так я думала. Но это не могло быть правдой, потому что даже сама Сабрина вряд ли знала, что Исмаил — боевик.
Но если в этом был хоть грамм правды, мне лучше было бы умереть, думала я. Лучше мне было вообще не рождаться. Мне так сильно захотелось спрятаться под бабушкиной юбкой, чтобы там — в темноте и непонятности — почувствовать, что я никогда не рождалась на свет. Как и Сабрина, я теперь никогда не смогу жить по-прежнему — смеяться и думать только о хорошем. Мне не жалко Исмаила, я помню, как он смотрел на меня. Но мне жалко Сабрину. Что ей теперь делать?
Я стояла и смотрела в зеркало — оно последнее видело Сабрину. Говорят, что зеркало иногда показывает то, что в нем отразилось раньше. Я стояла и стояла, смотрела в него и смотрела, я так хотела увидеть в нем Сабрину, которая со смехом рассказывает Буталибовой про закутанную в маршрутке. Я не хотела видеть кричащее лицо Сабрины, слава Аллаху, я его и не видела, когда ее уводили. Я хотела увидеть только ее улыбку, потому что Сабрина была моей единственной подругой за всю жизнь. Но я не увидела в зеркале ничего, кроме своего бледного лица и слез на глазах. И тут я увидела не себя! Я вскрикнула и отступила от зеркала. От слез все было мутно, и мне сначала показалось, что это Сабрина. Но почему она надела на голову мешок? Я быстренько пригляделась и увидела, что это — закутанная из маршрутки.
— Если хоть один волос из платка вылезет, значит, тебя в аду будут жалить змеи, — сказала она. — Вот сколько волос вылезет, столько и змей. Ты хочешь этого?
Не знаю, как я ее не ударила. Я бежала домой и плакала. Плакала и бежала. И мне первый раз было не стыдно, что на меня люди смотрят.
Всего на две недели я вернулась в село. И там все изменилось. Я не знаю, кто изменился больше — я или село. Я не нашла там покоя, мне все время казалось, что это уже не мое место. Дедушка сильно постарел или он давно был старым, а я этого не замечала? Бабушка стала болеть, ходила с завязанной поясницей, а Надира — с заплаканным лицом. Потом я узнала: она подозревает, что у дяди в России есть другая женщина. Он давно не приезжал в село, только отправлял Надире деньги.
Айка уже ходила беременная. Она тоже сильно изменилась. Никогда я не видела Айку такой счастливой. Чему она радуется? Сейчас родит ребенка, потом сразу второго, так и будет сидеть в селе, рожать и пахать, не зная другой жизни. Она пришла к нам сразу — в день моего приезда. Разве это та Айка, которую я знала? Та Айка была завистливой, воровала мои галоши. А эта с радостной улыбкой подошла ко мне, поцеловала в щеку. Я коснулась ее живота, он был теплый и мягкий. Мне захотелось заплакать. В глазах Айки не было ни грамма зависти. Почему? Ведь я стояла перед ней в норковой шубе, студентка первого курса ДГУ, а она — в шерстяной кофте, в галошах и с большим животом.
Никогда я не замечала, что полы в нашем доме такие холодные. Даже сам дом как будто уменьшился в размерах. Я постоянно мерзла, и мне было теперь трудно мыть посуду в холодной воде.
Когда я приехала, бабушка от радости плакала. Если сравнивать ее с Хадижат Абдуллаевной, не такая уж она аждаха.
— Не знаю, как теперь с тобой разговаривать. Ты теперь ученая, — сказала бабушка.
Надира трогала мою шубу и говорила, что она очень мягкая.
Утром я вышла в сад и смотрела через обрыв на горы. Река не журчала — она замерзла подо льдом. Я мечтала, чтобы точно так же во мне замерзли и остановились мои мысли о плохом. Чтобы замерзли и не двигались. Чтобы кровь в венах замерзла и не двигалась. Чтобы я превратилась в спокойную снежную гору.
Аллах, ты дал мне любовь, но она не принесла мне счастья. Огромной снежной горой она навалилась на меня и придавливает к земле. Она меня не греет, а, наоборот, холодит. Я тяну руки, но они остаются пустыми. Я зову того, которого люблю, но он не приходит, не слышит меня. Он сейчас с другой, готовится стать ей мужем. Я мечтаю, когда ложусь спать. Мечты приходят между сном и пока еще не сном, когда в глаза еще светит желтая лампа, а щека чувствует твердую подушку, набитую овечьей шерстью. Я вижу Махача, сама вызываю его из того, чего не было и не будет. Я вижу его не с Сакиной, а со мной. Я одета в белое свадебное платье. Днем, когда свет идет из окна и мысли не спят, я понимаю, что это невозможно. Не думаю об этом, стараюсь выбросить любовь из головы, но она колючкой цепляется за сердце. Я еще стараюсь, но начинаю бояться, что вместе с ней могу вырвать из себя свое сердце и умереть. И только когда горит желтая лампа, когда сон уже подошел к нашему порогу и поднял руку, чтобы постучать в дверь, когда я почти засыпаю, а со мной успокаиваются мои мысли, мне кажется, что придут новые времена, и мы с Махачем будем вместе. Мечты, приходящие перед сном, сладкие, как сахар из бабушкиного мешка. Теперь она мне разрешает брать его сколько хочешь. Только он уже не такой вкусный, как в детстве. И зачем мне
