неверный сосед стал завоевателем, а к желанию духовного перерождения добавилось еще более сильное желание хоть временной свободы. Более того, русские совершили роковую ошибку, силой оружия поддерживая тех местных правителей, которые, ощутив за собой такую поддержку, еще сильнее угнетали своих несчастных подданных. Таким образом, они не только в полной мере оправдывали звание поработителей, но и разделяли с многочисленными ханами, беями и другими мелкими вождями феодального Дагестана неприязнь, которую те вызывали у простого народа. С другой стороны, законы Мухаммеда провозглашали равенство всех, исповедующих ислам, и богатых и бедных; поэтому новое учение приобрело широкую популярность, и с этого времени мюридизм стал политическим движением, вросшим в чисто религиозное. Оба движения были совершенно искренни и, пожалуй, обладали одинаковой силой, хотя русские обращают внимание на последнее обстоятельство, а иностранные авторы – на первое. Для иностранных авторов мюридизм – это героическая борьба за свободу, усиленная высшими соображениями; для русских – это вспышка религиозного фанатизма, для которого призыв к восстанию против мягкого и добросердечного русского правления был всего лишь предлогом. Изначально религиозное возрождение не несло в себе ничего политического. В течение всей этой долгой войны было много мюридов тариката, которые не принимали участия собственно в сражениях. Хотя их иногда уважали за образованность и добросердечие, но чаще к ним относились с неодобрением те приверженцы газавата, чьей основной целью была политическая независимость. Однако за этим следовала потеря свободы, и мулле Мухаммеду не составило труда убедить людей в том, что новая доктрина вполне совместима с обычным учением ислама, которое делало упор на ненависть ко всему иностранному и на ненависть к гяурам (т. е. неверным), людям, чуждым мусульманам по расе и по религии, – и эта ненависть обещала высшее наслаждение в этой жизни, свободу и вечное счастье в другом мире. В теории мюридизм был абсолютно несовместим с кровопролитием, поскольку его сутью был тарикат. С другой стороны, слова Корана и пример пророка в том виде, как его толковали лидеры движения, одновременно предполагали предложение неверным принять ислам или, в случае отказа, их насильственное обращение в эту религию. Альтернативой была лишь смерть (джихад). Последователи Мухаммеда, как и древние евреи, были избранными людьми, и именно они должны были бороться с неверными. То, что они не только потерпели фиаско в своей деятельности прозелитов, но, по сути, подчинились правлению неверных, было явным противоречием духу и букве учения пророка. Мистический Путь был вполне к месту, пока русские находились по ту сторону границы, но теперь, когда силой и обманом они захватили землю, следовало идти по куда более тернистой дороге. Единственным оружием тариката был меч духа; единственной свободой, которую он обещал, была свобода духа. Однако диких обитателей гор Дагестана можно понять, когда они не находили утешения в туманном мистицизме жителей персидских равнин или берегов Ганга. Неизбежно их единственным страстным желанием становилось освобождение от русского гнета. Они очень хорошо понимали, что могут этого добиться только при помощи острой сверкающей стали, которую они так любили и которой так хорошо владели. Если тарикат запрещал применение оружия, это значило, что его нужно было как-то видоизменить и привести в соответствие с Кораном. Но в соответствии с учением муллы Мухаммеда в этом не было никакого противоречия, потому что кто может свободно ходить в кандалах или следовать избранному Пути, согнувшись под чужим игом? Политическая свобода была, очевидно, составной частью религиозного возрождения, а порабощение мусульман – высшим оправданием священной войны. Так случилось, что в конце первой четверти XIX века, когда русские уже поздравляли себя со столь легким завоеванием Дагестана, жители этой страны, вдохновленные религиозным пылом и любовью к свободе (самыми действенными побудительными мотивами человечества), созрели для борьбы, которая должна была сделать это завоевание сомнительным, по крайней мере на многие годы. Им нужен был только лидер, и, как всегда, такой человек появился в нужный момент.
Кази-Мулла родился в Гимрах примерно в 1793 году[82]. Он изучал арабский в Каранае и закончил свое образование в Аракани под руководством Сагида-эфенди, с которым, однако, он впоследствии поссорился. Он обладал редким сочетанием двух самых драгоценных качеств – умением говорить и умением молчать. Шамиль сказал о нем, что он был «молчалив как камень». Другие же говорили, что его губы приковывали к себе сердца людей, «одним дыханием он пробуждал бурю в их душах». Один из русских авторов говорит, что он в большой степени обладал даром оратора, но при этом не имел ни таланта политика, ни особой учености теолога. Хаджи Али из Чоха говорит, напротив, что Кази- Мулла убеждал людей при помощи своих знаний и умственной силы. При этом он не проливал крови, не присваивал собственности мусульман, отрицал мирские утехи и жил весьма скромно. Все сходятся в том, что он был беззаветно храбр, целеустремлен и фанатично предан своему делу, но при этом суров, мрачен и безжалостен.
Его товарищ и односельчанин Шамиль жил практически по соседству с ним, когда был ребенком, и два мальчика, которым было суждено прославить Гимры, в детстве были неразлучны. Младшего из них при рождении нарекли Али, но, поскольку первые шесть лет своей жизни он был очень слабым и болезненным, по местным обычаям ему изменили имя и с тех пор звали Шамиль (т. е. всеобъемлющий). С этого момента, говорят, он стал постепенно выздоравливать, и скоро все заметили его силу и активность, которые он всячески развивал. Он фехтовал, бегал, прыгал, занимался физическими упражнениями, так что к 20 годам ему не было равных в этих занятиях. Говорят, что он мог без труда перепрыгнуть через ров шириной 2 метра или через веревку, натянутую над головами двоих мужчин среднего роста. В любую погоду он ходил босиком и с распахнутой грудью и храбростью и выносливостью выделялся даже среди храбрых и выносливых дагестанцев. Он был быстр, энергичен, любознателен, горд и властен, но иногда – мрачен и чрезмерно чувствителен и обидчив. Его отец Денган был пьяницей, и Шамиль в свои 14 лет жестоко страдал от насмешек ровесников. Говорят, что он семь раз пытался вернуть отца на правильный путь и даже заставил его поклясться на Коране, что тот перестанет пить. Поняв, что его усилия ни к чему не приводят, мальчик заявил, что в следующий раз, когда увидит отца пьяным, он заколет себя кинжалом на его глазах. Денган любил своего сына, и эта угроза так подействовала на него, что он бросил пить и до конца дней вел трезвый образ жизни – по крайней мере, так гласит история. Первым учителем Шамиля был его товарищ Кази-Мулла, и позже он говорил, что от него узнал больше, чем от кого-либо еще; однако оба они учились под руководством нескольких самых известных учителей в Дагестане и под конец посетили Ярагиль, где и были посвящены в идеи мюридизма. И первое зло, с которым они поклялись бороться, было пьянство. Кази-Мулла, начав проповедовать, заставил Шамиля наказать его 40 ударами нагайки за то, что попробовал вино еще до того, как осознал пагубность этого греха. Шамиль, в свою очередь, также подвергся такому же наказанию. Столь странно начавшаяся борьба имела большой и продолжительный успех. Жители Гимр кричали и стенали, целовали подол одежды Кази-Муллы и подвергали себя телесным наказаниям.
Тем временем сверкающее кольцо русских штыков сжималось вокруг Дагестана, а влияние муллы Мухаммеда росло с каждым годом. Неосязаемое, нематериальное, оно распространялось через горные хребты, как тлеющий огонь переползает через рвы и поваленные деревья. Две силы, материальная и духовная, двигаясь концентрическими кругами в противоположных направлениях, имели одинаковую скорость движения. Когда, казалось, последняя искра свободы была растоптана сапогами царских солдат, священное пламя было готово вспыхнуть и осветить весь Дагестан, вплоть до самых дальних его уголков.
Кажется, нет причин сомневаться в том, что мулла Мухаммед изначально принял мюридизм как средство духовного совершенствования. Однако, оглянувшись и увидев свою страну порабощенной и униженной, он проникся совершенно другими идеями. Его патриотизм стал развиваться бок о бок с его пылом религиозного фанатика, причем семена, посеянные позже, дали гораздо более сильные ростки. В течение многих лет люди шли к святому человеку Ярагиля за советом и утешением, и его скромный дом теперь более, чем когда-либо, был объектом паломничества, – но сюда уже шли не мирные люди, жаждущие высшего знания. Теперь возле дома Кази-Муллы чаще можно было видеть другие, более жесткие лица. А те, кто приходил сюда, чтобы утолить духовный голод, несли обратно совершенно другие идеи и взгляды.
Не вполне ясно, когда именно мюридизм начал распространяться в Дагестане, но, судя по всему, мулла Мухаммед был посвящен в мюридизм Хаджи-Исмаилом в 1822–1823 годах и с этого времени проповедовал новое учение в мечети Ярагиля. В 1827 году Кази-Мулла начал проповедовать в Гимрах, а поскольку он изучал тарикат под руководством Джамалуддина, которого обучал мулла Мухаммед, мы можем смело предположить, что именно в этот промежуток времени он завершил свое религиозное обучение и был
