самолеты, и у пристани загрохотали взрывы, баржи окутались дымом.
Теперь необходимо было достать оружие. Решение этой задачи взяли на себя Яков Ефимов и два Николая — Филатов и Бондаренко. Они устроили засаду километрах в пятнадцати от Ламбасручья. Под вечер появился конный обоз с оружием. Его сопровождало отделение автоматчиков. Никому из солдат не пришло в голову, что трое одетых в финскую форму людей намерены атаковать обоз, в котором вместе с охраной было до пятнадцати вооруженных людей.
Все решили буквально секунды. Стоящий впереди коренастый крепыш в распахнутом кителе махнул рукой: зарокотали автоматы, а потом одна за другой в ошалевших фашистов полетели гранаты. Лишь нескольким уцелевшим охранникам удалось унести ноги. Обоз был захвачен.
Так раздобыли оружие, необходимое для людей, вступивших в сформированный Яковом отряд.
Накануне ухода из Мунозера последний раз собрались под гостеприимной крышей сергинского дома. Здесь были Яков, Николай, обе радистки, старик Самойлов с невесткой, Сергин и его домочадцы.
Мария Антоновна и Александра Федоровна для такого торжественного случая поставили на стол все, что было в доме. На самом видном месте стояло большое блюдо с рыбниками.
Первый тост, конечно, подняли за победу, за то, чтобы, когда отгремит война, вновь собраться здесь.
— С женой приезжай, Яшенька, — сказала Мария Антоновна. — Отдохнете за милую душу.
— Для рыбалки и охоты лучшего места нет, — поддержал Самойлов.
— Помнится мне, Дмитрий Гаврилович, ты на рыбалку в другое место ездил… — намекнул Яков на недавние подвиги Самойлова.
— Тогда я рыбу глушил, — отшутился старик, лукаво улыбаясь. — А тут мы с тобой по-старинному, с удочкой будем баловаться.
Яков смотрел на всех сидящих за столом, и на душе у него было по-праздничному тепло. Какие замечательные люди. Вот хотя бы Николай Степанович. Такой груз нес на своих плечах, особенно эти последние месяцы. А ведь никогда и вида не подал, на лезвии бритвы ходил и молчал. Сколько раз бывали облавы, сколько раз над всеми нависала опасность. Они-то, разведчики, знали, на что шли; такая уж у них рисковая работа… Но Сергины рисковали ничуть не меньше. В случае провала всех их расстреляли бы оккупанты.
О пережитом думал в эти минуты и Николай Степанович: о том, что нашел все-таки настоящее место в строю, о том, что сможет теперь смело глядеть в глаза дочери, когда встретится с ней, что навсегда родными, близкими останутся для него люди, с кем делил опасность, что помогли ему вновь уверовать в свои силы.
— Живем, Яша! — весело сказал бесконечно счастливый Сергин.
— Не столько Яша, сколько Алеша.
— Как?
— А так. Разрешите познакомиться: Алексей Орлов.
— Орлов?! Что я говорил! Дмитрий Гаврилович, Яшка-то и есть Орлов! — крикнул Сергин Самойлову.
И все враз заговорили, стали чокаться с Алексеем, пожимать ему руки.
— Так вот он какой — Орлов, — вслух выразил то, о чем думали все, Дмитрий Гаврилович. И ростом не шибко высок, и в плечах не косая сажень. Человек как человек. Вроде нас. А какие дела воротил! Здорово ты, Алексей… По батюшке-то как?
— Михайлович.
— Здорово ты, Алексей Михайлович, оккупантам насолил. То-то они твою головушку в марках на тысячи оценили, да еще муки в придачу предлагали. Не вышел ихний номерок! Никто на их муку не позарился.
— Потому не вышел, что народ у нас замечательный. А я что: рядовой солдат.
— Это ты брось, Алеша, — прервал его Сергин. — Не знаю, в каких ты званиях ходишь, какие лычки нашиваешь, а только, если нас спросить, то мы тебя не менее чем в генералах числим.
— Это ты уж слишком хватил, — смущенно заговорил Алексей. — А о делах — правильно сказано. Много у нас дел впереди. Вот я молотобойцем и кузнецом до войны был. Уж сделаешь вещь, так видно: вещь! Истосковались руки по настоящей работе, по такой работе, что жизнь украшает, людей кормит, силу стране дает.
Я, между прочим, в начале войны у одного учителя скрывался. Хороший человек. Так вот от нечего делать прочитал я там старинную книгу о нашей Карелии. В ней рассказывалось, как писец Никита Панин и подьячий Семен Копылов лет триста назад этот край заонежский описывали и по цареву указу каждой деревне название давали. Едут они через одну деревню и видят: двое с молотом управляются. Вот и решили дать этой деревне название — Кузнецы. А Толвую они так назвали, потому что видели — толкутся там люди… Так вот и подумал я: живи Никита Панин в нынешнее время, какие бы замечательные названия нашим деревням и селам мог бы он дать. Потому что со смыслом привыкли жить люди у нас, с большим смыслом. Вот ваше Мунозеро я бы Героевым назвал. Потому что все вы — герои.
— Вот кончится война, — продолжал Алексей мечтательно, — вернутся домой солдаты, и такие дела пойдут, — закачаешься! — Верно, Коля?
— Верно, — ответил Филатов и предложил выпить за то, что после войны будет.
Долго шла в этот вечер задушевная беседа в сергинском доме, как будто хотели люди высказать все, что накопилось на душе за эти трудные годы.
А с первыми лучами солнца все уже были на ногах. Предстояло завершить формирование отряда, позаботиться о том, чтобы в окрестных деревнях поскорее наладилась прерванная войной привычная советская жизнь.
И еще одна цель была у Орлова: выяснить, не скрывается ли где в этих местах Зайков, повинный в гибели стольких хороших людей.
От деревни к деревне двигались Орлов и его товарищи. И всюду, куда они приходили, их радостно встречало население, освобожденное от фашистского рабства. За всю свою жизнь не произнес Яков столько речей, не пожал столько рук, сколько в эти немногие дни.
На следы Зайкова так и не смог напасть Человека со сходными приметами многие видели вместе с полицейскими. Известно было также, что участвовал он и в допросах, и в обысках. А вот куда затем скрылся, никто не знал.
Другого же своего давнего «приятеля» Орлов как-то встретил.
Проводя митинг в одной из деревень, он обратил внимание на румяного человека, растягивающего сочные губы в улыбке. Он непрерывно аплодировал и громче всех кричал «ура».
«Где я его видел? — мучительно думал Орлов. — Где?» Когда окончился митинг, он будто невзначай вплотную подошел к этому человеку и пристально поглядел в его круглые красноватые глаза. Тот сразу же перехватил этот взгляд и как ни в чем не бывало сказал:
— Поздравляю, дорогой товарищ Орлов! Всех вас, дорогие освободители, поздравляю! Заходите, заходите. Гостями будете. У нас так принято: гость на порог, ставь чай да пирог…
«Лимонов! Он!» — осенило Орлова. Вслух сказал:
— Значит, чай да пирог будут?
— Что за вопрос! И самогончик найдется! Первый сорт! Помните, вы у меня чаевничали, а потом еще в Ламбасручей отправились…
— Помню, помню… А вы, кажется, после этого тоже кой-куда подались? Припоминаете?..
В глазах у Лимонова на мгновенье вспыхнули беспокойные огоньки, но он продолжал словесную игру, делая вид, что не понял, о чем ведет речь разведчик.
— Домосед я. Вас проводил и на боковую…
— Врешь, мразь! — сорвался Орлов. — Кто по моему следу карателей с собаками пустил? Кто всю деревню в кулак зажал? Кто в полиции сребреники получал?
Лимонов побледнел и неожиданно бухнулся на колени.
— Простите, товарищ Орлов. Невиновный я. Они заставили меня и старостой и доносчиком быть. Не доложил бы про вас, самому головы не сносить.
Алексей с омерзением смотрел на предателя, который готов был валяться в ногах у любого, от кого
