зависело его благополучие. И волк, и шакал жили в этом человеке одновременно.
— Не мне тебя прощать, Лимонов, не мне тебя судить. Народ, вот кто решит твою судьбу, — и Орлов указал на тесно обступивших их людей. — Не меня ты продал оккупантам. Всех их продал, Родиной торговал. А за это никто не простит. Так что умел пакостить, умей и ответ держать перед советской нашей властью.
И теперь, уже обращаясь ко всем, добавил:
— А нам в поход пора. Война еще не окончилась.
Вскоре отряд сосредоточился в покинутом противником Ламбасручье. Это село хорошо было знакомо Орлову: ведь именно он возглавлял рейд, в результате которого здесь был уничтожен фашистский наместник Пернанен.
Алексей рассказывал Сергину и Самойлову о своей встрече с Лимоновым, когда в комнату вошла Маша.
— Шифровка. Срочная! — сказала она, протягивая разведчику листок, покрытый цифрами.
Орлов склонился над радиограммой.
— Порядок, — сказал он, — полный порядок! Приказано двигаться к Петрозаводску. Так что к разлуке, дорогие мои товарищи, дело идет…
Крепко обнялись боевые друзья. А на следующее утро с рассветом на восьми лодках отплыл отряд Орлова в Петрозаводск. День обещал быть исключительно ясным. Глядя на то, как празднично золотится горизонт, Алексей заметил:
— Взгляните, солнце снова взошло над Заонежьем.
Глава 11 ЗДРАВСТВУЙ, ПЕТРОЗАВОДСК!
Еще до отплытия из преобразившегося, как бы проснувшегося после долгого и тяжелого сна, Ламбасручья разведчики вновь связались по радио со своим командованием. Интересовал один вопрос: если врат еще не изгнан из Петрозаводска, что предпринимать группе Орлова. Ответ последовал незамедлительно: двигаться к Ивановским островам и постоянно поддерживать связь.
И вот уже плещет онежская волна за бортом. Алексей Орлов то и дело посматривает на небо. Не угрожает ли шторм его маленькой флотилии. Нет, погода на редкость хорошая, такая же ясная и солнечная, как в первый день войны.
Орлов окидывает взглядом своих боевых товарищей. Да, к мирной жизни дело идет. Вот и Маша с Ларисой заговорили между собой о нарядах. Что ж, скоро и наряды понадобятся. Девушки мужественно вынесли все тяготы нелегкой работы в тылу у врага. И выглядят неплохо. Машина нога почти поправилась. А вот у Филатова очень болезненный вид. Надо будет показать его врачу. А самому первым делом к семье съездить, — думает Орлов. — Только бы поскорее добить врага.
Ночевали на островах. А утром тридцатого июня снова пустились в путь. К полудню достигли Ивановских островов. Снова связались по радио и получили указание направиться в город. И вот — Петрозаводск, озаренный солнцем и людской радостью.
Увидел Орлов, что город превращен в развалины. Руины кругом: и на набережной, и там, где когда-то полной грудью дышал родной завод. На проспекте Карла Маркса — ни одного уцелевшего здания. На месте прекрасной гостиницы — какие-то обломки.
И еще одно бросилось тогда в глаза Орлову. Город только освобожден, а тысячи людей, которые еще два дня назад были узниками концлагерей, трудятся на разборке развалин, на восстановлении мостов. Когда Алексей проходил мимо одной из таких развалин, навстречу ему бросилась женщина в темном платке. На ее исхудавшем лице лихорадочно светились большие, широко раскрытые глаза.
— Алексей!
— Татьяна! — Орлов сразу узнал жену учителя Чеснокова из деревни Середка. Это в их доме он укрывался глубокой осенью 1941 года.
— Недели через две после вашей последней встречи с моим мужем, — рассказала учительница, — к нам в деревню явились оккупанты. Они приказали готовиться в дорогу. Уверяли, что вещей с собой брать не нужно. Все лучшее оставить в домах. Уехать, мол, предстоит ненадолго: недели на две. «А с коровами как быть?» — спрашивали люди. «Их отведите на общий двор. Но только не забудьте написать на бирке, чья корова, какой масти, ее возраст, кличку». Все это, как выяснилось впоследствии, сделано было для отвода глаз: вещи разграбили, а коров забили на мясо для солдат. Через озеро население перевозили на машинах. Сотни людей в ожидании транспорта скопились в одной деревне. А потом всех нас доставили в концлагерь номер четыре, за колючую проволоку.
И потекла лагерная жизнь. 200 граммов полусырого хлеба, замороженный картофель — вот и вся пища. Голодные люди ели кошек, собак. Каждый день в лагере кто-нибудь умирал, покойников вывозить разрешали только три раза в неделю.
Семен в лагере был переводчиком. Чем мог, он помогал своим людям. Если что доставал из продовольствия, отдавал больным и детям. Ребят он ухитрялся пропускать в город за проволоку, а потом встречал их. Однажды это заметил финский часовой и доложил коменданту. Семена зверски избили.
И еще рассказала Татьяна о том, что впоследствии их перевели в другой лагерь. Здесь Семена тоже назначили переводчиком. Он отказывался. Но его все же заставили. Выдали карельский паспорт, с которым можно было бывать в городе. Позднее Семен Чесноков в этом лагере создал подпольную группу. Каждый день, включая спрятанный в подвале приемник, он слушал передачи из Москвы. В это время кто-нибудь стоял на посту, а остальные стремились громко разговаривать, чтобы на улице ничего не было слышно.
Среди находившихся в лагерях оккупанты распространяли газету «Северное слово». Первую букву Семен аккуратно переделывал на «Н». Получалось — «Неверное слово». Люди смеялись над газеткой и не верили ни одному ее слову. Все тянулись к тайно распространяемым подпольщиками листовкам со сводками Информбюро.
Впоследствии Семену удалось связаться с советской армейской разведкой, задания которой он успешно выполнял. Когда потребовалось, он отдал нашему разведчику свой карельский паспорт, чтобы тот мог добраться до линии фронта. Но, видно, был задержан. Через сутки полицейские арестовали Семена. За бараком, где жила Татьяна, установили слежку, не раз приходили с обысками, но ничего не нашли. Гранаты были закопаны в сарае. Пистолет он успел передать другому члену подпольной группы.
— Били его страшно, — рассказывала женщина. — Все тело — сплошная рана. Несколько раз я ходила в тюрьму с передачей, но свидания так и не дали. Судили его вместе с супругами Посадковыми. Это были совсем старые люди. Им финские власти предложили писать прошение о помиловании, но они отказались. Расстреляли стариков. И Семена вместе с ними.
Татьяна зарыдала. Орлов не находил слов, чтобы утешить ее. Успокоившись, она достала из записной книжки уже пожелтевшие обрывки бумаги.
— Вот его записки, что из тюрьмы писал.
Орлов бережно взял в руки эти реликвии, напоминающие о человеке добрейшего сердца и железного мужества.
«Таня, главное не расстраивайся, — писал он в одной из них. — Быть может, все уладится, как лучше. Пока же ты заботься о сыне. Будь верна ему, как я тебе».
Так писал на пороге смерти учитель Чесноков. Уже расставшись с Татьяной, Орлов долго еще припоминал ее печальный рассказ и видел перед глазами небольшие обрывки бумаги с полустертыми следами карандаша.
Но жизнь есть жизнь: она не ждала. Надо было устроить своих людей, доложить командованию о сделанном в Заонежье. На это и ушло несколько дней. Почти все бойцы сформированного Орловым отряда вскоре вступили в ряды регулярной Советской Армии. Что же касается Алексея и других чекистов, то они вновь включились в боевую оперативную работу.
И тут Орлова поджидала еще одна встреча. Как-то вечером окружили дом, где скрывался один прихвостень оккупантов, повинный в гибели многих наших людей. Когда подошли к двери, из соседней
