растревожишь. И ты тоже хорош! — напустилась она на мальчишку. — Он-то ладно, ничего не соображает, очень уж крепко по башке лупили, но ты-то понимать должен…
— Так господин сам же велел во двор его вывести! — набычился Гармай.
— Запомни, малой: в этом доме я госпожа и моё слово первее прочих, — цыкнула на него старуха. — И с тобой я ещё разберусь, мало не покажется. А сейчас в дом господина веди…
Потом она переключилась на горшечника, и тот под взглядом ведьмы съёжился как сушеный гриб.
Возвращение в комнатку с факелом далось нелегко — ныли суставы, плыло всё перед глазами. Скорее всего, давление скачет, решил Алан. Может, бабка и права — рановато выполз… Зато с горшечником пообщался. Как знать, может, зерно и прорастёт. Почва-то, на первый взгляд, добрая…
— Я тебе что велела?! — отодвинув циновку, прошипела тётушка Саумари. — Я тебе молчать велела о богах! А ты не придумал ничего лучше, как старого Иггуси в свою веру перетягивать. Да знаешь ли ты, какой он болтун да сплетник? Да через седмицу, а то и раньше, весь город будет знать про то, что ты вестник Истинного Бога! До жрецов дойдёт, до наместника, высокородного господина Арибу… Всех подвёл!
— Извини, тётушка, — вздохнул Алан, — нарушил я своё обещание. Но ведь человек сам подошёл, заговорил… ну и слова за слово. Пойми, ну не могу я о Боге молчать, за тем я и пришёл на эту землю…
Тётушку, разумеется, словами было не прошибить. Она немедля возразила, Алан ответил… и само поехало. За её язвительными фразами явно скрывался интерес, только слепой этого бы не заметил. Она слушала о Боге, ставшем Человеком, не верила, насмехалась, била в самые слабые, как ей казалось, места — и всё глубже погружалась в разговор. Алану даже пришло на ум, что старой знахарке и раньше хотелось детальнее расспросить его о таинственном Истинном Боге, но гордость не позволяла. А вот сейчас, когда возник формальный повод…
Чем дальше тянулась беседа, тем более Алан поражался её уму. Тётушке бы не травками пользовать, ей бы студентов учить и монографии писать… опередила бабка своё время. Может, на тысячи лет опередила. Такие и рождаются — один на тысячи, а скорее, на миллионы.
— В одном ты прав, — заявила она под конец. — Жестоки наши боги и равнодушны, их невозможно любить. А людям любить-то хочется, вот и потянутся они к этому твоему Истинному. Но всё кончится тем, что угодят на колёса и на колья, потому что сие смута… и государь новые верования вводить запрещает. Так что запри свой опасный рот на дюжину замков. Сам веруешь, мальчишка твой верует, ну и болтайте промеж себя, а других не мутите. И вообще, все повязки сбились, биение рваное, — она внимательно прощупала пульс. — Гармай, паршивец, где тебя духи носят? Ну-ка грей воду, сейчас все повязки поменяем.
10
Тело вновь было здоровым и сильным, и в каждой жилке его, в каждом сосудике струилась энергия нетерпения, острыми электрическими булавками колола нервы.
Обзорный экран уже затянуло фиолетовой дымкой — начиналась тропосфера, снижение шло как и предписано программой, отклонение параметров от расчётных — в пределах нормы. Перегрузки наваливались мягко — словно огромная подушка, полная плотной, слежавшейся за десятки лет ваты. Ничего не поделать — требовалось гасить скорость. Обшивку можно не жалеть, приговор ей уже вынесен и высочайше утверждён.
Сколько же всего прошло времени? Он потянулся к приборной панели. Всего-то сорок минут… Хватились ли на станции? Если центральный компьютер всё-таки сделал выводы из общения с вирусом- самоубийцей… Ну и отсутствие шлюпки должно вызвать тревогу… Основную сигнальную цепь он отключил, но могли сработали резервные.
Впрочем, всё не так плохо. Время было. Тут уже на руку играл «человеческий фактор» — как и положено, косный донельзя. Пока техники разберутся, из-за чего именно вопит сигнализация… пока доложат полковникам-безопасникам… Пока те, в обстановке взаимной ругани, станут складывать «а» и «б»… Причём один будет складывать, а другой — умножать… А в итоге? Ситуация нештатная, должностной инструкцией не предусмотрена. Сбивать шлюпку боевым лазером? Так на «Солярисе» его нет. Помилуйте, мирный исследовательский комплекс. Лазеры и прочая амуниция — это там, на боевых крейсерах, патрулирующих пространство по здешнюю сторону «Врат». Давать команду туда? Так у боевого флота своё командование, и приказы каких-то полковников с «Соляриса» им должны быть глубоко по барабану. А даже если и нет… Кто именно из полковников-антагонистов возьмёт на себя ответственность? На кого потом второй накатает «телегу» в Мировой Совет?
А дальше уже и стрелять не придётся. На последних запасах топлива шлюпка поднимется километров на семьсот, сделает пару витков — и торжественно взорвётся. «Чёрный ящик» если и выживет и будет выловлен — расскажет о неисправности двигателя… и долго ещё будут обсуждать, по какой причине у доктора Иолкина поехала крыша, зачем он избрал столь экзотический способ суицида…
Только бы сработал парашют… Ему приходилось прыгать — два раза на армейской службе, потом уже прилетая в отпуск… хорошо иметь друзей, фанатов парашютного спорта. Но здесь-то предстоит — из стратосферы. И конструкция парашюта известна лишь теоретически.
Он приказал себе заткнуть фонтан мыслей. «Поздняк метаться — прокомпостировано», говорил давным-давно дедушка Дима. Стрелка неумолима ползла по шкале, и до красной отметки оставалось совсем немного. Никакой кнопки жать не придётся, должна сработать автоматика.
А в сизой дымке одна за другой гасли звёзды, атмосфера густела прямо на глазах, невидимая сейчас броня нагрелась до температуры плавления свинца и не светилась лишь потому, что особо жаростойкий сплав…
— Господи! — прошептал он и осторожно перекрестился. — Если можно, посади меня аккуратно. Впрочем, да будет Твоя воля.
Оставалось надеяться, что их воли совпадут. Ни гореть в атмосфере, ни расшибаться о какие-нибудь скалы, ни даже ломать ноги при посадке очень уж не хотелось.
Все получилось само. Пронзительный вой, жуткое ощущение, будто из-под него выдернули кресло — и стремительный полёт в чёрную холодную пустоту. Впрочем, что холодную — это нервы. Лёгкий скафандр всё же имел систему обогрева. На полчаса хватит.
Где земля, где небо, понять было совершенно невозможно. Всё вокруг вертелось с бешеной скоростью, звёзды описывали сверкающие петли, один раз мелькнула яростная, словно бычий глаз, луна — и больше он её не видел. Бесился ветер, свистел по-хулигански, пытался срезать всё, что только можно. К счастью, ничего было нельзя. Конструкторы кресла-парашюта своё дело знали.
Когда от тебя ничего не зависит, остаётся лишь молитва. И Алан молился — механически, не слишком вдумываясь в слова, потому что сейчас все слова казались такими же далёкими, как звёзды — те мало-помалу успокоились и из кривых второго порядка превратились в положенные точки. Болтанка кончилась.
«Господи, Иисусе Христе, помилуй мя грешного» — без конца повторял он пересохшими губами. Не было ни мистического восторга, ни дрожи, пробирающей до печёнок — его охватило какое-то отупение. Вниз он не смотрел — бесполезно. Внизу клубилась тьма, ничем не отличавшаяся от верхней тьмы. Разве что в ней не дрожали, переливаясь, звёзды.
— Господин! — чьи-то пальцы теребили его за плечо, и оттого холодная тьма развеялась, сменившись тёплой тьмой, в которой жужжали мухи и отвратительно чадил погасший факел.
Он потянулся, поджал ноги и сел на циновке.
— Ты так кричал, господин! — в ломающемся голосе Гармая отчётливо звучала тревога. — Я уж думал, злые духи на тебя набросились. Погоди, сейчас свет запалю.
Секунду спустя комнатку озарил слабый свет разгоравшегося факела. Гармай сидел возле груды циновок, крепко ухватив Алана за руку.
— Тебе стало хуже, господин? Раны вскрылись? Это я, дурень, виноват, послушался, во двор
