творческого союза – не то литераторов, не то композиторов. Мать была в восторге. Ей все понравилось – и публика, и обслуживание. На полтора месяца Юлия решила проблему, а потом будет видно.
По дороге мать говорила только о самом для нее главном – о том, как часто Юлия собирается снабжать ее деньгами, обсуждала, что? ей удобнее – почтовый перевод или счет в сберкассе. К счастью, она уже не выступала со своими обычными разглагольствованиями вроде «я тебя вырастила, воспитала и выучила – ты обязана мне помогать», а сидела притихшая, смотрела по сторонам, жаловалась на свои недомогания и боялась спросить Юлию, в чем заключается ее болезнь. Уже при подъезде к санаторию мать произнесла то, что, очевидно, приготовила давно, да не осмеливалась высказать: «Я всегда знала, что Алексей доведет тебя до чего-нибудь ужасного, нельзя было выходить замуж за нищего». Юлия усмехнулась, но никак не отреагировала на эти слова. К чему? Объяснять, что именно произошло между нею и мужем, было совершенно бессмысленно.
Когда Юлия оформила Марию Михайловну у администратора, мать еще раз спросила, куда ей звонить. Поинтересовалась, кто именно заберет ее отсюда и что будет, если за ней никто не приедет? Юлия терпеливо повторила, что обязательно организует встречу, напомнила, чтобы мама не волновалась, а отдыхала спокойно, принимала процедуры, больше гуляла и думала только о хорошем. На прощание мать не поцеловала ее, а лишь помахала рукой. «Вот старая балда, – беззлобно подумала дочь, – чего она боится? В ее возрасте все процессы замедляются, и если бы она даже подцепила мой вирус, что весьма маловероятно, то и эта болезнь вряд ли успела бы развиться». Впрочем, теперь Юлия уже знала, что страх и людская подозрительность не подчиняются никакой логике – мать вряд ли хорошо представляла себе, о каком вирусе идет речь, но на всякий случай старалась держаться от нее подальше.
Так, и эта проблема с плеч долой. Теперь оставалось собрать вещи на Кутузовском, ушить летние платья да залечь по полной программе в больницу.
Начать стоило со второго. Все платья были уже при ней, в гостинице, и по приезде из санатория Юлия позвонила своей портнихе Олечке. Та оказалась дома.
– Здравствуй, Олечка, давно тебе не звонила.
– Здравствуйте, Юлия, я вас узнала.
– Оля, у меня накопилось много работы для тебя. Ты не могла бы приехать ко мне сегодня или завтра?
– Вы знаете, Юлия, я очень занята. У меня столько шитья. Большие заказы. – Голос у портнихи был тихий и спокойный.
– Какая жалость! Но у меня ничего сложного, только переделать несколько летних вещей. Это быстро.
– Я не смогу, мне очень жаль.
– А когда можно на тебя рассчитывать? Я, как всегда, хорошо заплачу тебе за срочность.
– Простите, Юлия, но я не смогу быть вам полезной в дальнейшем. Не звоните больше. Мне правда очень жаль, что так получается. Но вы, наверное, догадались, в чем причина моего отказа?
– До свидания, Оля, не надо извинений...
Она едва сдержалась, чтобы не бросить трубку на рычаг со всего размаха. Горло словно судорогой свело. Ну как она могла забыть, что у них общие знакомые! Все! Все! Все! Она в изоляции. Родная мать боится ее поцеловать. Портниха боится на нее шить. Да, это полный бойкот. Умненькая Олечка всегда держала нос по ветру. Она – лакмусовая бумажка общественного мнения. Ну, теперь никаких иллюзий. Она одна-одинешенька на этом свете.
Однако надо ведь жить дальше. Юлия позвонила на квартиру и предупредила домашних о своем завтрашнем визите. К счастью, с утра дома были только дети. Она давно их не видела и очень соскучилась, однако решила не вдаваться ни в какие разговоры, а то просто не сможет от них уйти. Юлия определила для себя главную цель этого похода – забрать бумаги. В этой квартире, в которой прошла вся ее взрослая жизнь, где выросли дети, где началась и закончилась их с Алексеем семья, в настоящий момент для нее самым главным были ее старые папки, альбомы, фотографии, семейный архив. Все это хранилось в спальне, где она давно оборудовала себе рабочий уголок – письменный стол с небольшим стеллажом. Стол у нее был особый – маленький, дамский, похожий на старинный секретер, из красного дерева, со множеством ящичков, похожих на шкатулочки. Он принадлежал еще ее бабушке, матери отца. Юлия писала за ним письма, иногда что-то считала, а еще прежде занималась, когда была школьницей, а потом и студенткой.
В нижнем ящике секретера, на самом дне, лежали старые конверты из плотной серо-синей бумаги, еще отцовские. В них удобно хранить всякую мелочь. Юлия складывала туда милую ее сердцу ерунду – первые локоны детей, записочки Алексея ей в роддом... «Только не плакать, – тупо твердила она себе. – Это хлам, и он не нужен никому, кроме меня».
В одном конверте оказалось что-то твердое, и она открыла его с ленивым любопытством. О, уже почти десять лет не брала она в руки эти узкие корочки! Это была старая визитница из дешевого черного кожзаменителя, продолговатая папочка с кармашками для визитных карточек – тогда в Москве такие вещи, даже в столь дешевом исполнении, были еще в диковинку. Все начали играть в бизнес – и она тоже вместе со всеми сначала изображала из себя деловую женщину, но мало-помалу окончательно ушла с головой в хозяйские и домашние заботы и перестала вникать в финансовые вопросы своей семьи.
Тогда, на заре рынка, они ничего не умели, и она училась вместе со всеми. В папочке по-прежнему лежали визитки – с позолотой и совсем скромные, с вензелями и без, цветные и черно-белые, на разных языках. Сейчас кого-то из этих людей нет в живых, кто-то «прогорел», перестал заниматься делами, ушел из бизнеса. Многие вовсе уехали из страны. Большинства владельцев карточек она уже и не помнила – ни лиц, ни сферы деятельности.
Но вот, однако, мелькнуло и знакомое имя. О, она помнит этого человека – это женевский адвокат. На всякий случай она вынула его карточку и положила в потайной кармашек своей сумки. Как много хлопот и всяческих страхов у них, неопытных тогда в банковских делах россиян, было связано с этим именем! Пусть остается у нее как память и какая-то опора в будущем. Хотя, впрочем, его, наверное, уже и нет в Женеве – иностранцы так долго не работают на одном месте...
Юлия быстро рассортировала бумаги, документы, письма, фотографии. Нужное упаковала в большой старый кожаный портфель, а все остальное – в картонную коробку. Портфель поставила в дальний угол антресолей, а коробку взяла с собой, чтобы твердой рукой выбросить во дворе в контейнер для мусора. Так же быстро она расправилась и с оставшейся здесь собственной одеждой и обувью. Выбросила даже любимые домашние тапочки, чтобы зря тут не болтались. Она сжигала мосты – и знала это, и торопилась покончить со всем, чтобы избавиться наконец от саднящей душу неопределенности...
Из своей комнаты вышла Ксюша. Девочка очень изменилась в последнее время. У нее появился какой- то взрослый взгляд, цепкость в словах и движениях, немного циничная усмешка. Юлия не могла не поговорить с дочерью:
– Я буду в больнице в ближайшие два-три месяца. Это далеко, и я бы не хотела, чтобы ты туда ездила.
– Это сложное лечение, мама?
– Не знаю. Ничего пока не знаю. Позвони мне на сотовый через неделю. Считай, что я уехала далеко- далеко...
Юлия ждала, что дочь станет ее расспрашивать о самочувствии, но Ксения заговорила совсем о другом:
– Мам, я хотела тебя спросить. Как ты отнесешься к моему замужеству?
– Тебе рано выходить замуж. Есть кандидатура?
– Да, есть. Я хочу переехать к нему жить.
– Ксения, если ты спрашиваешь о моем мнении, то, по-моему, тебе рано думать о самостоятельной жизни. Но если ты считаешь, что тебе так будет лучше... Учти, однако, что всегда приходится выбирать – карьера или замужество. Это вещи несовместимые. Торопиться замуж сейчас глупо. Есть другие варианты. А вообще, это серьезный разговор. Подумай и позвони мне. – Юлия сама осознавала, что говорит какой-то скороговоркой, но ей было очень больно, и она боялась заплакать. Когда-то она представляла себе счастливый разговор о замужестве дочери совсем иначе... – Мы увидимся с тобой не скоро. Прости, что не могу быть рядом. Но я cерьезно больна. Мне надо ехать.
