— И в высшей степени порядочный, — согласился Монти угрюмо.
— На свете нет ничего, чего бы он ни сделал ради друга.
— Наверное, нет.
— В таком случае, — вкрадчиво проговорила Фуксия, с новой энергией впиваясь в лацкан пальто, — что тебе стоит оказать ему пустяковую услугу? Сходить к Айки и подписать контракт. Но прежде, чем выведешь свою закорючку, поставь ультиматум насчет контракта для Амброза. Я понимаю, тебе от этого мало радости, тебя тошнит от одной мысли о карьере киноактера. Но прикинь: быть может, ты окажешься настолько бездарным, что тебя выгонят к концу недели да еще заплатят неустойку? То есть тебе не придется никого из себя корчить…
— Собственно говоря, — сказал Монти, — по этому пункту у меня нет затруднений. Лльюэлин сказал, что я могу работать экспертом по постановочной части.
— Здорово!
— Да, но только вот я подумал: а не уйти ли в монастырь?
— В жизни бы не решилась.
— Возможно, ты права.
— Послушай, — выпалила мисс Флокс, — по-моему, ты не до конца осознал, что стоит на кону. Суть дела такова. Если Амми не получит эту работу, мы не сможем пожениться.
— Правда? А почему?
— По всей видимости, писательство не приносит ему сверхдоходов, из чего следует, что семью содержать придется мне в одиночку, а его вовсе не радует перспектива влиться в клан голливудских мужей, которые сидят на шее у своих женушек и за это выгуливают собаку и поливают фикус. И я его не виню. Но такое положение вещей, безусловно, плохо стыкуется с супружеским блаженством в любой форме. Поэтому он обязан получить это место. Обязан. Ну что, идешь к Айки?
Монти открыл рот и, оторопев, уставился на нее. Кто бы мог подумать? Оказывается, счастье этих двоих зависит от того, пойдет ли он навстречу пожеланиям мистера Лльюэлина — иными словами, все зависит от его каприза.
— Ты шутишь?
— Что значит «шучу»?
— Я сказал: ты шутишь, имея в виду, что ты, конечно, не шутишь… словом, я хотел сказать, что эта новость для меня вроде хорошей зуботычины. Я не имел ни малейшего понятия, что тут такие дела.
— Вот именно. Амброз ведь гордый, как черт.
— Ужасно несправедливо по отношению к тебе! Разумеется, я пойду к Лльюэлину!
— Пойдешь?
— Естественно. Мне терять нечего — планов никаких, идей тоже… Собственно, я тут как раз подумал, что отныне я сам себе хозяин, и тут ты подошла. До позавчерашнего дня я был более или менее пристроен — служил в детективном агентстве «Аргус», если ты о таком слышала, но это лишь оттого, что везде есть тайные пружины. Мне надо было где-нибудь числиться, чтобы жениться на Гертруде. А когда Гертруда дала мне отставку, все эта затея потеряла смысл, и я отправил в агентство телеграмму с просьбой меня уволить. Так что теперь я абсолютно свободен. Я, как ты помнишь, подумал: а не уйти ли в монастырь? Были у меня еще кое-какие соображения на предмет южных морей и Скалистых гор, но с равным успехом я могу отправиться в Голливуд заведовать киносъемками.
— Я сейчас тебя расцелую!
— Ну и на здоровье. Мне уже все едино. Ну, что, мне ловить такси и ехать к Лльюэлину? Где он обретается?
— У себя в конторе.
— Хорошо, только быстренько сниму номер в гостинице…
— Ты в какой гостинице будешь жить?
— В «Пьяцце». О ней хорошо отзывался Альберт Пизмарч.
— Вот так штука! И я тоже в «Пьяцце». Знаешь, мы с тобой сделаем вот что. Я заброшу тебя на такси к Айки, а сама поеду в гостиницу и забронирую для тебя номер… Вы, миллионеры, небось предпочитаете «люксы»?
— Лучше «люкс».
— Хорошо, будет тебе «люкс». Значит, я буду ждать твоего прихода.
— По рукам.
Фуксия отпустила пальто Монти и сделала шаг назад, не отрывая от него обожающих глаз.
— Братец Бодкин, ты истинный ангел!
— Да что ты.
— Нет, ангел. Ты спас мне жизнь. И Амброзу тоже. Ничего, ты об этом не пожалеешь. Держу пари, ты полюбишь Голливуд. Собственно, что я хочу сказать: положим, эта змеюга…
— Никакая она не змеюга.
— Ну, Баттеркрик…
— …вик.
— Положим, эта твоя Баттервик тебя отшила, ну и подумаешь! Вообрази только, сколько сотен девушек ты встретишь в Голливуде.
Монти замотал головой:
— Они для меня пустое место. Я буду хранить верность Гертруде.
— Ну как знаешь, — произнесла мисс Флокс— Я только хотела сказать: раз уж ты решил расстаться с проклятым прошлым, то в Голливуде для этого имеются широченные возможности. Эй, такси! В «Пьяццу»!
А тем временем Айвор Лльюэлин, довольный и благодушный (в зубах сигара, шляпа набекрень) подъезжал к нарядному зданию, в котором размещалась корпорация, где он занимал почетный пост президента. Беседа с Фуксией Флокс оставила в его душе неприятный осадок, однако раздражение вскоре выветрилось, и к киномагнату вновь вернулось отличное настроение. Нью-йоркские улицы обладают чудодейственным свойством вселять бодрость, и только человек, окончательно убитый горем, не ощущает радости и веселого оживления, катя по ним в открытом такси погожим воскресным деньком. Фуксия с ее домогательствами изгладилась из памяти, и за несколько кварталов до пункта назначен мистер Лльюэлин принялся мурлыкать себе под нос мелодии из старых популярных кинофильмов производства студии «Суперба-Лльюэлин». Он мурлыкал их, вылезая из такси и расплачиваясь с шофером, и со шлягером на устах вступил в любимый, знакомый кабинет. Сердце Айвора Лльюэлина принадлежало Южной Калифорнии, но нью-йоркское отделение он тоже любил.
Некоторое время ушло на своего рода неофициальный прием, который работники кинокорпораций любят устраивать по случаю возвращения президентов, но вот наконец последний подхалим удалился, и он вновь остался наедине со своими думами.
О более приятной компании он и помыслить не мог. минуту на минуту, рассуждал он про себя, может позвонить с докладом Реджи Теннисон, и тогда вся передряга с чертовым ожерельем Грейс будет списана со счетов. Несколько минут спустя, удовлетворенно крякнув, он протянул руку телефону на столе и услышал в трубке, что снаружи находится джентльмен, который желает его видеть.
— Проводите его ко мне, — произнес он и откинулся на спинку стула, складывая лицо в радушную улыбку.
В следующий миг улыбка исчезла с его лица. Перед ним стоял совсем не Реджи Теннисон, а шпион Бодкин. Мистер Лльюэлин снова наклонил стул вперед, воинственно наставил на него сигару и уперся в Бодкина взглядом.
Между взглядами, которые киномагнат кидает на таможенного шпиона во время плавания на океанском лайнере, когда у него в каюте лежит ожерелье его супруги ценою в пятьдесят тысяч, и взглядом, которым он его удостаивает в своем кабинете, на суше, убежденный, что ожерелье тоже на суше, прослеживается тонкое, но вполне ощутимое различие. В случае с мистером Лльюэлином различие было скорее ощутимым, чем тонким. Обращенный к Монти взор был полон такой неприкрытой свирепости и вражды, что даже его собеседник, целиком поглощенный своей душевной травмой, заметил произошедшую в директоре «Супербы» перемену. Это был уже не прежний весельчак и балагур, разливавшийся соловьем в
