размазней, есть только один способ разубедить ее в этом: показать, что он имеет успех у противоположного пола — пусть себе думает, что на самом деле оного-го! Короче, как ты выразился, мотылек, причем далеко не последний.
Монти усмехнулся. Любопытная идея и, право слово, в ней что-то есть. Реджи был мастер фантастических проектов.
— Понимаю, на что ты намекаешь. Довольно оригинально. Но я рад, что ты не успел сказать этого Гертруде.
В ванной наступило молчание. Затем Реджи заговорил голосом кающегося чревовещателя:
— Думаю, ты не уловил сути. Если бы ты слушал меня внимательнее, ты бы понял. Я сказал ей.
— Что?!
— Именно это я ей и сказал, и теперь понимаю, почему у нее был задумчивый вид, когда я уходил. Сосредоточенный такой. Понимаешь, я хотел представить тебя в лучшем виде и, боюсь, переусердствовал. Я высказался прямо и без обиняков. Если быть точным, я сказал ей: она ошибается, считая тебя размазней, на самом деле ты парень не промах, у тебя в запасе как минимум три девицы, причем ты ухитряешься внушить каждой из них, будто она единственная и неповторимая.
Тут говорящий уронил в раковину что-то вроде пузырька с полосканием. Звон разбитого стекла заглушил все остальные звуки, и только когда стихло эхо, Монти убедился, что он в комнате не один.
Прямо по центру стояла молодая дама из соседней каюты.
Глава XI
Честно говоря, в первый момент личного знакомства с этой, если можно так выразиться, легендарной личностью Монти Бодкин не сумел поддержать ту самую репутацию, о создании которой так заботился его приятель Реджи Теннисон. Ничто не выдавало в нем современного Казанову; он, правда, дернулся, но на этом основании трудно было отнести его к классу порхающих.
А он действительно дернулся. К моменту непрошеного вторжения он и так еле стоял на ногах, а при виде девицы так резко отпрянул, что набил шишку о деревянную рамку объявления, висевшего на стене (те пассажиры, в планы которых не входило идти ко дну, могли узнать из него о правилах пользования спасательным жилетом).
Сделал он это не потому, что у него были пробелы по части этикета. Большинство людей, видевших прекрасную Фуксию только на экране, точно так же реагировали, узрев ее, так сказать, воочию.
В основном из-за ее волос. И еще из-за того, что на экране она казалась нежной и томной, хотя вне экрана была энергичной и подвижной. В частной жизни мисс Флокс меняла негу и томность на непринужденную игривость типа «детям до шестнадцати…», которая выражалась внешне — в очаровательной манящей улыбке, а внутренне и по сути — в привычке держать в корзинке крокодила и приглашать незнакомых людей открыть крышку.
Но в основном, как мы сказали, именно ее волосы приводили встречных в состояние тихого шока. Казавшиеся с экрана пристойно светлыми, при непосредственном наблюдении они оказывались ослепительно рыжими. Казалось, она обмакнула голову в закат, и это, в сочетании с большими сияющими глазами и самоуверенным выражением лица, присущим большинству кинодив, обычно действовало на новичка сокрушительно. Монти, например, чувствовал себя так, словно его только что переехал автомобиль с включенными фарами.
Он стоял, разинув рот, а мисс Флокс, понимая, что произвела впечатление, улыбнулась своей блистательной улыбкой и тотчас же вступила в разговор:
— Доктор Ливингстон, я полагаю?[38] Однако вы сильно изменились. А если нет, — полюбопытствовала она, — тогда кто?
На этот вопрос Монти смог ответить. Хотя он в последнее время плоховато соображал, но имя свое он все-таки помнил.
— Моя фамилия Бодкин.
— А моя — Флокс
— Как поживаете?
— Спасибо, хорошо, — с готовностью поддержала разговор соседка. — Скриплю помаленьку. А что вы тут делаете?
— То есть?..
— Это же его каюта? Амброза Теннисона.
— Вообще-то нет.
— Значит, список пассажиров нагло врет. Кому же тогда принадлежит этот дивный интерьер?
— Ну, мне.
— Вам?
— Ну да.
Она округлила глаза:
— А не Амброзу?
— Нет.
Посетительнице почему-то стало смешно — она буквально корчилась от смеха.
— Послушайте, молодой человек, — выговорила она наконец, вытирая глаза. — У меня для вас сюрприз. Большой. Вы еще не принимали ванну? Потому что…
Монти вздрогнул:
— Я видел.
— Видели?
— Да.
— То, что я написала на стене?
— Да.
— Правда смешно? Это я губной помадой.
— Знаю. Несмываемой.
— Разве? — полюбопытствовала Фуксия. — Вот не знала.
— Так сказал Альберт Пизмарч.
— Кто это?
— Местный стюард.
— А, этот тип? Испугался моего крокодильчика.
— Об этом он тоже рассказывал.
Фуксия Флокс обдумала вопрос в свете новой информации:
— Значит, несмываемая? Так-так. Каждый раз, сидя в ванне, будете вспоминать обо мне.
— Буду, — честно сказал Монти.
— Что-то радости не вижу.
— Дело в том…
— Ладно. Понимаю. Ну так вот, простите. Большего от девушки ведь не требуется, правда? Я это сделала под влиянием минуты. Для старого перца Теннисона. Вы ведь его не знаете?
— Да нет, знаю.
— Откуда?
— По Оксфорду.
— А, понимаю. Вот это человек, да?
— В общем-то да.
— Мы с ним помолвлены.
— Да.
— А раз мы помолвлены, то мне казалось, я имею полное право… Но постойте, я что-то не пойму сценария. Почему здесь вы, а не Амброз? В списке пассажиров черным по белому написано: «А. Теннисон».
