достаточно крепкой.
Клаттербак тем временем продолжал:
— Нет, я не говорю, что она их стащила. Я просто ничего не знаю. Но в одном я уверен — присяжные не проглотят ее историю. Моя жена, к примеру, не проглотила бы. Свидетелей нет, ничего нет, кроме ее слов, но нет и денег. Черт знает что! Да, положеньице… Такая хорошая девушка, а как ее спасти — не пойму.
Маркиз снова отер лоб и произнес:
— Мистер Клаттербак, она невиновна.
— Вы думаете?
— Я знаю.
— Ну, если так… Но вряд ли вы убедите этого издольщика.
— Простите, кого?
— Почему-то он мне их напоминает. Манера, что ли… В общем, комиссара. Странно, кстати сказать, что у них есть комиссары. Я думал, это что-то русское. Да, распространяется коммунизм…
— Мистер Клаттербак, — заверил маркиз, — я сумею его убедить. Дело в том, что…
Рассказ его вызвал симпатии аудитории. Клаттербак отличался широтой взглядов и мало чему удивлялся.
— Так-так, — сказал он, серьезно и внимательно выслушав исповедь. — Нашли деньги на полу и положили в карман. Разумно, очень разумно. Я бы и сам их взял. Проблема одна, как быть? Во всем признаться?
— Естественно, — ответил маркиз с благородным видом. — Что же еще? У меня есть план.
— Это хорошо. Какой же?
— Этой уловкой успешно воспользовался мой друг князь Бламон-Шеври. Один из его многочисленных кредиторов пригрозил отправить его в тюрьму, если он не вернет денег. Их у князя не было.
— Это часто случается.
— Но и в тюрьму он не хотел.
— Кто туда захочет!
— Что же он сделал? Замечу, что уговоры ни к чему не привели, кредитор был тверд. Тогда Бламон-Шеври сказал: «Что ж, я это предвидел. Лучше смерть, чем бесчестье». С этими словами он сунул руку в карман и поднес ее ко рту. Потом он пошатнулся. Потом упал. Кредитор кинулся за доктором, а князь, отряхнув брюки, удалился через черный ход.
Клаттербак вдумчиво помолчал и похлопал маркиза по руке.
— Хотите проделать это с комиссаром? — мягко осведомился он.
— А что? Посудите сами. Я признаюсь. Он берет меня под арест. Я говорю насчет бесчестья. Глотаю. Шатаюсь. Падаю. Он бежит за врачом, а я прыгаю с балкона в машину. Она там стоит.
Клаттербак опять похлопал его по руке и поглядел на него с нежностью. Открывать глаза наивному аристократу так же больно, как признаться ребенку, что Деда Мороза про-
сто нет.
— Ничего не выйдет, — сказал он. — Никуда он не побежит. Я вас прекрасно понимаю, нельзя, чтобы мисс Трент услали на Чертов остров, но тут нужна тонкость. Я бы сделал так. Вы прыгаете с балкона и едете куда-нибудь в Бельгию, а я со временем излагаю факты комиссару.
Маркиз был потрясен. Мы хоть как-то представим его чувства, если скажем, что Клаттербак показался ему изящным.
— Вы это сделаете? — прошептал он.
— Что именно?
— Ну, всем этим займетесь?
— Конечно.
— Может быть, лучше подождать…
— Чтобы вы убрались подальше? Естественно. Маркиз глубоко вздохнул.
— Скажите, у вас все издатели такие?
— Ну, что вы! — Клаттербак презрительно махнул леденцом. — Большей частью у них не хватает ума провести муху. Спрыгнете сами или помочь?
— Спасибо, — отвечал маркиз. — Я справлюсь.
Когда корпулентный комиссар ударяет вас дверью со всего размаха, это неприятно, но все же отвлекает от других забот. Первые минуты в ванной почти принесли Джефу желанный покой души. Однако вскоре мысли его вернулись к чудовищной новости, которую так легко, так бездумно сообщил Арчи, и в тот же миг гномы снова принялись терзать его раскаленными щипцами при помощи коллег с ножами и пинцетами.
Одного он понять не мог — почему это сделала Терри. Женщин он знал, на их счет не обольщался, но ведь она — другая: открытая, честная, чистая. Она его любит, в конце концов. И что же? Стоило ей узнать, что он беден, как она кинулась в объятия Карпентера, другими словами — продалась за деньги.
В холодной ярости пришел он сюда и в той же холодной ярости собирался выйти из ванной. Арчи просил его взять интервью. Что ж, пожалуйста! Он ей покажет, кто она такая. Вежливо, сдержанно, учтиво — но так, что она предпочла бы порку. Задержавшись перед зеркалом, он порепетировал.
«Добрый вечер, мисс Трент!»
Да, именно так. То-то она удивится! Холодно, сухо, отрешенно — «Добрый вечер».
«Парижский выпуск «Геролд Трибьюн» просил меня, если не возражаете, узнать у вас подробности помолвки. Конечно, вы понимаете, что жизнь
Слишком тонко? Нет, в самый раз. Учтиво, любезно, сдержанно — но с холодным презрением.
Он открыл дверь и увидел Терри. Она сидела на чемодане и плакала.
Терри Гроза комиссаров исчезла, как и не было. Остался только страх. Нет, еще беспомощность и безнадежность.
Клаттербак говорил о том, поверят ли ей присяжные. Газетные карикатуры внушили ей, что присяжных здесь нет, и она представляла себе грозного судью, которого гораздо трудней убедить, чем дюжину простых смертных.
Судья посмотрит на нее и холодно скажет: «Виновна».
Подумав об этом, она утратила последнее мужество.
Сердце у Джефа перевернулось. Он точно знал, что он не будет с ней отрешенным, холодным, презрительным, а главное — что она не выйдет за Фредди. Выйдет она за него, Джефа Эскриньона, а если кто захочет помешать, пусть пеняет на себя.
Однако прежде всего надо ее утешить. Что случилось, в конце концов? Все прекрасно, лучше некуда. Он подошел к ней, обнял ее и спросил:
— Mon ange, mon tresor, qu'est ce que tu as,[141] — и что-то еще по-французски.
Это помогло. Она отряхнулась, как собачка, вышедшая из моря.
— Ничего, — сказала она, — просто я испугалась.
— Испугалась? Кто же тебя испугал? В чем дело?
— Даже мистер Клаттербак сомневается!
— Ничего не понимаю.
Бюиссонад устал. Никогда — ни мелким шпиком, ни всемогущим начальником — он не видел, чтобы обвиняемый юркнул в ванную и заперся. Поистине, век живи, век учись.
С этими мыслями он загрохотал в дверь. Джеф удивился.
— Что это?
— Комиссар. Он меня арестует. Джеф нежно взял ее за руку.
