ДНЕВНИКИ 1973-1983

поражаюсь: как никто этим не занимался, никто не заметил чудовищного перерождения религии воскресения в похоронное самоуслаждение (с оттенком зловещего мазохизма; все эти 'плачу и рыдаю…'). Роковое значение Византии на пути Православия!

Кончил 'Le Temps Immobile' Claude Mauriac's. Как я понимаю его страстную озабоченность временем, его утечкой, его неподвижностью.

Среда, 11 сентября 1974

Вчера завтрак с Андреем Седых в ресторане напротив 'Нового русского слова'. Поразительное постоянство, неизменность эмигрантской атмосферы: грязная лестница с надписью на картонке по-русски (!) – 'Просьба закрывать дверь' (наверное, висит двадцать лет!). Все те же 'русские дамы'. Та же смесь убожества, провинциализма и сплетен. Сам Седых – очень симпатичный хитряга. Горько жаловался на 'новейших', обижен на Солженицына… Самое интересное в нем: он свидетель 30-х годов в Париже, 'золотого десятилетия' русской эмиграции.

Понедельник, 16 сентября 1974

В субботу и вчера после обедни ездили с Л. на Jones Beach. Солнце, океан, песок: какой это праздник, 'символ' полноты и блаженства.

Все эти дни чтение, работа в связи с новым курсом (Liturgy of Death). И, как всегда, то, что казалось извне сравнительно простым, вдруг предстает во всей своей глубине и сложности. Смерть стоит в центре и религии, и культуры, отношение к ней определяет собою отношение к жизни. Она – 'перевод' человеческого сознания. Всякое отрицание смерти только усиливает этот нервоз (бессмертие души, материализм и т.д.), как усиливает его и приятие смерти (аскетизм, плоть – отрицание). Только победа над ней есть ответ, и он предполагает transcensus2 отрицания и приятия ('поглощена смерть победой'). Вопрос в том, однако, в чем состоит эта победа. Смерть раскрывает, должна раскрыть смысл не смерти, а жизни. Жизнь должна быть не приготовлением к смерти, а победой над ней, так чтобы, как во Христе, смерть стала торжеством жизни. Но о жизни мы учим без отношения к смерти, а о смерти – безотносительно к жизни. Христианство жизни: мораль и индивидуализм. Христианство смерти: награда и наказание и тот же индивидуализм. Выводя из жизни 'подготовлением к смерти', христианство обессмысливает жизнь. Сводя смерть к 'тому, иному миру', которого нет , ибо Бог создал только один мир, одну жизнь, – христианство обессмысливает смерть как победу. Интерес к 'загробной участи' умерших обессмысливает христианскую эсхатологию. Церковь не 'молится об усопших', а есть (должна быть) их постоянное воскрешение , ибо она и есть жизнь в смерти, то есть победа над смертью, 'общее воскресение'.

1 Литургия смерти (англ.).

2 выход за пределы (лат.).

'To come to terms with death'1 … Написал это в своей лекции, но это 'изнутри'. В 53 года (стукнуло в пятницу…) пора, как говорится, 'подумать о смерти', включить ее – как увенчание, все собою завершающее и осмысливающее, – в то мироощущение, которое я именно ощущаю больше, чем могу выразить в словах, но которым я в лучшие минуты жизни действительно живу.

Для памяти отмечу следующие важные 'открытия':

– В смерти нет времени. Отсюда умолчание Христа и подлинного предания о состоянии умерших между смертью и воскресением, то есть о том, о чем больше всего любопытствует не-подлинное предание.

– Ужас умирания. Может быть, для внешних? Смерть, две недели тому назад, Мариночки Розеншильд, утонувшей спасая своих детей. Ужас этой смерти для нас. А для нее? Может быть, радость самоотдачи? Встреча со Христом, сказавшим: 'Больше сея любви…'2.

– Что исчезает в смерти? Опыт уродства этого мира, зла, текучести… Что остается? Его красота, то, что радует и тут же мучит: 'Полевые пути меж колосьев и трав…'3 'Покой'. Тот покой субботний, в котором раскрывается полнота и совершенство творения. Божий покой . Не смерти, а жизни в ее полноте, в вечном ею обладании…

Пятница, 20 сентября 1974

Сегодня, лежа в кровати (простудился и, следовательно, блаженствовал) думал о своих sic et non. Выходит так (и так было с тех пор, что я себя помню), что во всем том, что я люблю, считаю своим и с чем себя так или иначе отождествляю – религия, Церковь, тот мир, к которому я принадлежу по рождению, воспитанию, вкусам и убеждениям, – я остро вижу их неправду и их недостатки. В том же, что я не люблю и от чего отталкиваюсь, – 'левизна' во всех ее проявлениях, – я вижу его правду, пускай даже и относительную. 'Внутри' религии я ощущаю себя радикальным contestataire4 . Но с contestataire'ами я чувствую себя консерватором и традиционалистом. Отсюда всегда мучительная трудность общения с любым 'лагерем', отвращение от всех людей с 'целостным мировоззрением' и идеями, приведенными в 'систему'. Все 'законченное', завершенное и, следовательно, не открытое к другому , мне кажется тяжелым и самим себя разрушающим. Это в равной мере относится и к идеям, и к чувствам. Ошибочность – по моему убеждению – и всякого 'диалектизма': тезис, антитезис и синтез, снимающий противоречие (то есть опять называющийся 'целостным мировоззрением' и 'идеологией'). Я думаю, что открытость и незавершенность должны всегда оставаться, они-то и есть вера , в них-то и встречается Бог, Который совсем не 'синтез', а жизнь и полнота. Может быть, это и есть 'апофатика', via negativa: интуиция, что все 'завершенное' – измена Богу,

1 Примириться со смертью (англ.).

2 Ин.15:13.

3 Из стихотворения И.Бунина 'И цветы, и шмели, и трава, и колосья…'.

4 спорщиком (фр.).

превращение всего в идола . Совершенство в искусстве пропорционально его открытости : совершенное искусство вечно открывает то, что оно открыло, являет то, чего явлением оно было. Потому и в 'идеях', богословии, философии и т.д. живет, остается лишь одно то, что сродни искусству, и только в ту меру, в какую оно сродни искусству.

Суббота, 21 сентября 1974

Прочел вчера 'одним махом' книгу Jean Daniel 'Le temps qui reste'1 . Подкупающая жажда добра, победы добра в мире при полной невозможности верить. Очень замечательное 'свидетельство.

Стр.41: о Камю: '…Il y a des etres qui vous font vous demander si la vie a un sens et d'autres, comme lui, qui donnent un sens a la vie…'

Стр.229: 'On est de droite si l'on se resigne a la nature, de gauche si l'on s'efforce de la corriger'2.

Сегодня весь день за примечаниями к моему 'Водою и Духом'. Игра в 'ученость'.

Понедельник, 23 сентября 1974

Две ночи подряд – сны о Солженицыне. С какой-то почти болезненной любовью к нему, радостью общения с ним, ощущением невероятной близости. И он – радостно светящийся, и светящийся радостью.

Начало 'осени первоначальной'3 … Вчера днем поездка к Ане. Горы, леса, залитые уже осенним солнцем, совсем живые в этой удивительной прозрачности сентябрьского солнца…

В связи с этим (а также и новым курсом) – мысли о смерти. В ужасе перед смертью одно из самых сильных чувств – это жалость покидать этот мир: le doux royaume de la terre (Bernanos)4, то, что так сильно чувствовал тоже Mauriac. Однако что если le doux royaume de la terre: это открытое, светлое небо, эти залитые солнцем горы и леса, эта безмолвная хвала красок, красоты, света, – что если все это и есть, в конечном итоге, не что иное, как единственное явление нам того, что за смертью? Окно в вечность? 'Да, но вот того – единственного, неповторимого, серенького денька и в сумерках его вдруг вспыхнувших огней – того, что так мучительно помнит душа, его-то нет, не вернуть…' Но душа-то потому и помнит, что этот 'денек' явил ей вечность. Что не его я буду помнить в вечности, а сам он был 'прорывом' в нее, неким – наперед – 'воспоминанием' о ней, о Боге, о жизни нестареющей…

Все это так или иначе было сказано тысячу раз. Но вот когда входит в душу и становится опытом – откуда, почему? – такой покой, такая радость, такое