единственной 'христианской' – культуру: Византию, Москву и т.д., в ее абсолютизацию. Но, во-первых, сами-то эти культуры мы знаем, воспринимаем, получаем только в категориях знания и понимания нашей культуры, через непрерванную культурную преемственность, и таким образом сам этот 'выход' определяется всецело культурой, есть акт внутри нее. А во-вторых, все равно не может человек, не
1 Цитата из романа Мориака 'Подросток былых времен': 'Он говорил, что благодаря мне прозрел: все, чем Церковь вызывает ненависть своих врагов, действительно заслуживает ненависти – это бывало и раньше, в любую годину истории человечества, – как заслуживает ее фарисейская религия мадам. Враги яростно нападали на те установления, перед которыми иные люди преклонялись, как, например, одержимый грегорианец Гюисманс. Но преклонение было так же бесплодно, как и проклятия. Мы с Симоном знали, что в известный момент истории Бог проявлял Себя, что Он проявляет Себя и поныне, в судьбах отдельных мужчин и женщин, которых объединяет общая черта – стремление теснее приобщиться к Кресту'. 'Я предостерег его от иллюзий, будто существует верный способ ощутимо приблизиться к Богу, напомнил, что меньше всего это зависит от нашей воли, а само это желание свидетельствует о поисках упоения, которые приводят нас к тому, чего хотели мы избежать' (стр.154) (перевод с фр. Р.Линцер ).
2 Ср. Еф.3:19.
3 Лк.10:42.
4 Ср. Ин.16:33.
искалечив себя психологически и духовно, стать сегодня 'византийцем', 'москвичом' и т.п. Сама 'ностальгия прошлого', которым так сильно живет современное Православие, есть явление, характерное для нашей , современной культуры и потому не может никогда быть духовным освобождением… На 'низах' же эта антикультурность обращается уже подлинным примитивизмом, то есть фактически 'язычеством', религией природы, а не человека, духа и истории… Христианство призвано все время изнутри взрывать культуру, ставя ее лицом к лицу с последним, с тем, кто выше нее, но кто, вместе с тем, и 'исполняет' ее, ибо на последней своей глубине культура и есть вопрос , обращенный человеком к 'последнему'. Но варвар ничего не взрывает, он отрицает, уничтожает и разрушает. Если Православие стоит перед 'современностью' как голое отрицание, то оно делает дело варвара. Ибо оно все больше и больше отрицает и отбрасывает то, чего попросту не понимает и на что ему 'решительно наплевать'. Как важна, как драгоценна потому эта, постоянно подчеркиваемая в Евангелии, связь Христа и Его проповеди со всей преемственностью, то есть именно культурой тех, кому Он проповедует, и безнадежность – отсюда – всех попыток выделить какое-то 'чистое Евангелие'. Только потому и могло Евангелие 'взорвать' древнюю культуру и изнутри изменить и обновить ее, что было внутри ее… Все эти размышления в связи с книгой Mauriac'a. Почему душно богословие, душно и благочестие, а вот в 'культуре' – у Mauriac'a, у Солженицына – так ярко вспыхивает 'единое на потребу'?
'Аще не умрет, не оживет'1 . Это относится также и к 'прошлому'. В христианстве мы заняты не (а) смыслом истории (идол гегельянства), не (б) природой (идол эллинизма, оживающий в современном формализме, структурализме и прочих извечных антиисторизмах), а смертью и воскрешением как постоянной победой Христа и над историей, и над природой. Чтобы быть нашей жизнью, прошлое должно в нас умирать как только прошлое, природа как только природа и история как только история. В этой возможности – единственность Христа и христианства. Царство Божие трансцендирует, побеждает природу и историю, но открыто оно нам Христом через природу и через историю. Начало и конец всего: 'Христос сегодня и вчера и во веки Тот же'2 . Все это 'решается' только, когда 'решается' вопрос о смерти. Откровение ее нам Христом.
Пятница, 27 сентября 1974
После восхищения, вызванного литературным совершенством Mauriac'овского 'Un adolescent d'autrefois', прочел вчера вечером несколько страничек 'Карантина' Максимова. Первые страницы только, поэтому и впечатление первое, может быть, ложное: серости, 'неумения' в том смысле, в каком Mauriac 'умеет'. Что такое подлинное произведение искусства, в чем секрет его совершенства? Думал сегодня, лежа в кровати: это полное совпадение, слияние закона и благодати . Ведь если и в духовном, религиозное плане – 'Павловском' – благодать противопоставляется закону, то не потому
1 1Кор.15:36.
2 Евр.13:8.
совсем, что они о разном , и что одним – благодатью – просто уничтожается и заменяется другое – закон. Без закона невозможна благодать, и именно потому, что они о том же самом – как образ и исполнение, форма и содержание, идея и реальность. Таким образом, благодать – это тот же 'закон', но преложенный в свободу, лишенный всего 'законнического', то есть отрицательно- заградительного, то есть чисто 'формального' в себе. В искусстве это очевиднее всего. Оно начинается с закона , то есть с 'уменья', то есть, в сущности, с послушания и смирения , принятия формы. Оно исполняется в благодати : когда форма становится содержанием, до конца являет его, есть содержание.
Воскресенье, 29 сентября 1974
Недолго дома – с бронхитом и кашлем. И как не хочется 'вылезать' обратно, из норы, из – хотя бы относительного – одиночества!
В пятницу в газете 'Новое Русское Слово' все послание Солженицына Зарубежному Собору и ответ на него митрополита Филарета. Ответ жалкий, насквозь лживый и фальшивый. Судьба всего того, что держится исключительно отрицанием и обличением, духовной подделкой…
Вчера и сегодня – в церкви. Какая радость, когда люди на исповеди заявляют, что счастливы…
Смерть Николая Иванова (жениха [племянницы] Наташи) в Париже.
Пишу, чтобы разогнаться: на столе – груда неотвеченных писем, за которые решил взяться сегодня, и вот – отлыниваю…
Четверг, 3 октября 1974
Сегодня мне прочли по телефону послание к 'Американской Митрополии' Зарубежного Собора, полное притворной любви, но по существу – ход на шахматной доске… И все же, если есть хоть один шанс 'умиротворения', за него нужно хвататься.
Увы, от всего этого, от работы 'практического ума', этим всем вызванной, то же уже много раз испытанное 'измельчание' души. Она попадает в водоворот, в суету и мельчает, сохнет. И в ней прерывается радость. Не вопросы и заботы поднимаешь на ту высоту, на которую нужно, а сам спускаешься туда, где они неразрешимы…
Понедельник, 7 октября 1974
В субботу – ежегодный Orthodox Education Day [ежегодный праздник, 'день православного образования' в Св.-Владимирской семинарии ]. Ждешь его, как кошмара, а переживаешь – когда он уже наступил, начался – как радость. Эта огромная толпа, солнце, палатки! Литургия с сотнями причастников. Чувство Церкви, радость растворения в ее жизни. Весь день на ногах: здороваясь, обнимаясь, приветствуя кого-то, – и никакой усталости… Как бы ни был каждый из нас слаб и мизерен в отдельности, на всех вместе лежит отсвет – единственный в мире – Христовой любви. Русские, арабы, греки, украинцы: где еще они встречаются 'во Христе'? В этом сила и единственность этого дня.
Вчера – рожденье Л. Поехали с ней сначала на Battery1 . Теплый, совсем летний закат. Статуя Свободы и острова в золотом свете моря – совсем как в Венеции, когда смотришь в сторону Lido. Какие-то старички, старушки на скамейках. Потом ужинали – случайно, из любопытства – в армянском ресторане. И так пахнуло детством, русским Парижем, тогдашними русскими ресторанами.
Нарастающий крах западного мира. Скольжение налево в Португалии, хаос в Италии, частичные победы на выборах вчера во Франции de la 'gauche'2 . Но мое 'бешенство' (холодное!) направлено не на 'левых', а на то чудовищное банкротство всего 'правого', что привело к этому краху, к этому тупику. Начиная с 1914-го года, а в сущности еще раньше: с этих тупых 'империализмов' бездарного 'величия' (все эти Бисмарки, Черчилли, Де Голли), и, главное, полное отсутствие хоть какого-нибудь
