окончательной…') исходит из какого-то радикального антиисторизма и также упирается в него. Символ здесь: влюбленность – иначе не назовешь – в старообрядчество . При этом теоретическая суть спора между старообрядцами и Никоном его не занимает. Старообрядчество есть одновременно и символ, и воплощение 'русскости' в ее, как раз, неизменности . Пафос старообрядчества в отрицании перемены, то есть 'истории', и именно этот пафос и пленяет Солженицына. Нравственное содержание, ценность, критерий этой 'русскости' Солженицына не интересует. Для него важным и решающим оказывается то, что, начиная с Петра, нарастает в России измена русскости – достигающая своего апогея в большевизме. Спасение России – в возврате к русскости, ради чего нужно и отгородиться от Запада, и отречься от 'имперскости' русской истории и русской культуры, от 'нам внятно все…'. В чем же тут соблазн? В том, что С. совсем не ощущает старообрядчества как тупика и кризиса русского сознания, как национального соблазна, а Петра, скажем, как – при всех его трагических недостатках – спасителя России от этого тупика. 'Русскость' как самозамыкание в жизни только собою и своим – то есть, в итоге, самоудушение… В примате национального над личным. В 'ипостазировании' России в одном из ее 'воплощений'. В антиисторизме, отрицающем возможность развития самого 'национального', оказывающегося какой-то сверхвременной 'данностью'.
Вторая 'опухоль' – все возрастающий, как мне кажется, идеологизм Солженицына. Для меня – потрясающей и глубочайшей правдой 'Архипелага' было (и остается) обличение и изобличение идеологизма как основного, дьявольского зла современного мира. Марксизм есть, в этом смысле, завершение всех идеологий, идеологии как таковой, ибо всякая идеология отрицает свободу, личность, всякая приносит человека в жертву утопии, истине, оторвавшейся от жизни. Идеология – это христианство, оторвавшеееся от Христа, и потому она возникла и царствует именно в 'христианском мире'. 'Пророк' в С. показал, явил это с окончательной силой. Человек в нем все больше и больше 'идеологизируется'. Идеология – это отрицание настоящего во имя будущего, это 'инструментализация' человека (какова польза его для моего или нашего дела). Это переход с 'соборования' на полемику. Это – определение от обратного, от отталкивания. Это решетка отвлеченных истин, наброшенная на мир и на жизнь и делающая невозможным общение , ибо все становится тактикой и стратегией. 'Идеологизм' Солженицына – это торжество в нем 'борца', каковым он является как 'человек' (в отличие от творца). Это ленинское начало в нем: разрыв, окрик, использование людей. Это – 'средство', отделенное от 'цели' (в отличие от Христа, снимающего как страшную сущность демонизма различение 'средства' и 'цели', ибо во Христе – цель, то
192
есть Царство Божие, раскрывается в 'средстве': Он Сам, Его жизнь…). Солженицыну, как Ленину, нужна в сущности партия , то есть коллектив, безоговорочно подчиненный его руководству и лично ему лояльный… Ленин всю жизнь 'рвет связи', лишь бы не быть отождествленным с чем-либо чуждым его цели и его средствам. Лояльность достигается устрашением, опасностью быть отлученным от 'дела' и его вождя. И это не 'личное', не для себя, только для дела, только для абсолютной истины цели…
Третья 'опухоль' – в области религиозного сознания. Творец приемлет 'триединую интуицию'1 . Человек сопротивляется ей, сопротивляется, в сущности, Христу. Ему легче с Богом, чем с Христом. К Богу можно так или иначе возвести наши 'ценности', Христос требует их 'переоценки'. Всякая иерархия ценностей может быть 'санкционирована' упоминанием Бога, только одна – абсолютно отличная от всех – возможна со Христом. Религия Бога, религия вообще может даже питать гордость и гордыню ('Мы русские, с нами Бог'). Религия Христа и Бога, в Нем открытого, несовместима с гордыней. С Богом можно все 'оправдать', во Христе – то, что не умрет, не оживет3 . Все христианство: 'Если любите Меня, заповеди Мои соблюдете…'2 . И дальше: 'Вы умерли, и жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге…'4.
Среда, 11 июня 1975
Отдание Пасхи. Чудная обедня в солнечной церкви.
Сегодня в журнале] Newsweek заметка о том, что 'по слухам' Солженицын поступает в монастырь!
Просто не верится, что завтра мы уезжаем в Labelle!
Labelle, вторник, 17 июня 1975
Уже пятый день в Labelle. В четверг Вознесения выехали из Crestwood'a. Почти всю дорогу под дождем. Ночевали у Ткачуков в Монреале. В Labelle приехали около 11.30 ночи. В субботу убирали дом, я приводил в порядок церковь. В воскресенье – обедня, пять человек. Днем – страшнейшая гроза. Вчера полдня за покупками. Только к вечеру все вошло в норму. Гуляли на закате по дороге, в чудном освещении: первая 'встреча' с Labelle…
Со вчерашнего дня засел за работу.
Разговор вчера с Л. о Православии, почему оно – истина. Потому что в нем не предано ни одно из основных 'измерений' творения: ни мир (космос), ни человек в его единственности (антропология), ни история , ни эсхатология . Все сходится в целом, но так, что не повреждена ни одна из частей. В Православии не меньше отступничества и измен, чем в католичестве и протестантизме, но ни одна из них не 'догматизирована', не провозглашена истиной.
1 'Творение – Падение – Спасение'.
2 1Кор.15:36. Ср. Ин.12:24.
3 См. Ин.14:21
4 Кол.3:3.
Понедельник, 23 июня1975
Longue suite de journees radieuses1 , как написал бы Andre Gide. Но сегодня – уже почти невыносимая жара. На прошлое неделе – в среду и четверг – в Нью-Йорке, в суматохе заседаний, встреч, трепки нервов.
Пятидесятницу отпраздновали хорошо и солнечно…
Страшное желание засесть за работу: только что подсчитал, что на программе (летней) у меня не больше и не меньше, чем девять заседаний!
Воскресенье, 29 июня 1975
Целая неделя солнца, жары, света, блаженства! Кончил главы для юбилейной книги OCA2 (о времени митрополита Леонтия, о начале Иринея), теперь с радостью засел за 'Евхаристию'. Сегодня воскресенье всех святых. Обедня и длинное кофепитие на веранде Апраксиных. Потом – на веслах – через озеро с Л. Озеро – прекраснее, чем когда бы то ни было…
Среда, 9 июля 1975
Дни за днями – все то же солнце, то же счастье от озера, гор, зелени, света… Записывать, собственно, нечего. Утром – до двенадцати – работа, не сегодня-завтра кончу главу о приношении (третий draft!3). После обеда длинные прогулки с Л., каждый день новая, и безостановочное наслаждение. Вечером почти всегда 'что-то' у 'кого-то': Трубецкие, Апраксины, Мортоны, Мейендорфы…
Правда, совесть почти всегда скребет что-то недоделанное: неотвеченные письма и т.д. Но это стало уже привычным состоянием. Но лета такого как будто никогда еще не было!
Воскресенье, 13 июля 1975
Письмо от владыки Александра (Семенова-Тянь-Шанского) от 3.VII.75:
'Дорогой о. Александр! Это письмо будет длинным. Ваш брат только на днях принес мне Вашу книгу 'Of Water and Spirit'. Может быть, напишу о ней для Вестника , а пока что хочу Вам сказать, что я давно так не просто читал, а всем нутром переживал и переживаю эту книгу. Начал со Spirit4 , а Water5 еще буду понемногу читать. Читая, прежде всего представил Вас как некое целое – духовно. Понял , что с ранних Ваших лет Вы переживали антиномию отвержения и приятия мира, антиномию, которую Вы так и оставили как антиномию. Я также, может быть, уже долго, если не с юности, это переживаю. Вот почему Ваша книга так уязвила меня. Беда, да это все же не беда , в том, что очень трудно, а может быть и невозможно, до конца разделить
