Пусть кровь моя нечистая прольется! Таков мой рок. Зачем дрожишь, рука? Ведь это честь — избавить от позора! Умру — со славой ты войдешь в века, Останусь жить — ты стыд познаешь скоро, Ты не могла спасти меня от вора, Страшилась схватки с яростным врагом… Убей меня — и мы умрем вдвоем!» Она встает с растерзанной постели, Найти орудье смерти надо ей… Но это же не бойня, в самом деле, Не сыщешь тут кинжалов и ножей… В ее устах дыханье все слабей Так тает в небе дым из жерла Этны. Так дым обстрела меркнет неприметно. «Живу напрасно, — говорит она, — Но средства кончить жизнь не нахожу я… Смерть от меча его была страшна, Теперь для той же цели нож ищу я! Но мужу верность я храню былую И ныне… Нет, теперь уж я не та — Тарквинием вся святость отнята! Исчезло то, чем жизнь была желанна… К чему теперь страшиться смерти мне? На смятой тоге — славы знак туманный… Сотру ли смертью память о пятне? Позор живет, а жизнь — в могильном сне! Раз нет сокровища, то пользы мало Разбить шкатулку, где оно лежало. Да, милый Коллатин, тебе не след Изведать горечь веры оскверненной, Твоей любви не омрачу я свет Бесчестной клятвой, ложью заклейменной. Нет, не родится отпрыск обреченный! Не дам злодею хвастаться потом, Что ты его отродью стал отцом. Не дам злодею втайне ухмыляться, В кругу друзей смеяться над тобой… До твоего добра он смог добраться Не золотом, а хваткой воровской. Сама я властна над своей судьбой! Не в силах жить под гнетом оскорбленья, Я смертью смою это оскверненье! Бесчестьем я тебя не отравлю, Не скрою зло сплетеньем оправданий, Я краской черный грех не побелю, Чтоб спрятать правду страшных испытаний. Все выскажу, открыв врата страданий, И хлынет, как поток в долину с гор, Чистейший ключ, смывая мой позор». А в это время смолкла Филомела, Утих прелестный, жалобный напев, И ночь торжественная улетела В зловещий ад. Восток, порозовев, Льет ясный свет в глаза юнцов и дев… Лукреции отнюдь не до веселья, Ей хочется замкнуться в Ночи келье. Сквозь щели стен лучи за ней следят, Как ореол над героиней в драме. Она в слезах твердит: «О зоркий взгляд! Зачем в мое окно ты мечешь пламя? Лишь очи спящих щекочи лучами… Пусть не клеймит мне лба твой жгучий свет, У дня от века с ночью дружбы нет». Все омерзенье ей кругом внушает… Грусть, как ребенок, в буйности шальной То расхохочется, то зарыдает. Мир старых горестей уже ручной, А вот у новых пыл совсем иной, Но так пловец неопытный, в волненье, Усталый, тонет лишь от неуменья. Так, погрузившись в бедствий океан, Она вступает в спор с любым предметом… Все, все застлал ее тоски туман, Она лишь горе видит в мире этом, Тьму горестей, не тронутую светом… Порой печаль нема — ни слова нет,
