Ведь крайность вечно к крайностям стремится! Слуга отвесил госпоже поклон, В глаза ей пристально взглянул, краснея… Затем посланье взял и вышел он Безмолвно, ни о чем спросить не смея. Виновный ловит взор любой, бледнея: Ей кажется, затем он покраснел, Что все о ней уже узнать успел. Куда ему! Ей-богу, не хватало Посланцу ни дерзанья, ни ума; Он дело делал, а болтал он мало Не то что те, в ком самохвальства — тьма, А в деле-то медлительны весьма! Он образцом был времени былого: Долг выполнял свой честно и — ни слова! В ней подозренье это и зажгло. Двумя пожарами горят их лица… Узнал ли он, что с ней произошло, Все время разгадать она стремится. А он смущен — ну как тут не смутиться? Чем ярче он румянцем распален, Тем ей ясней — во все он посвящен! Ей кажется — остановилось время, Хоть минуло лишь несколько минут… Ей времени невыносимо бремя. Вздыхать и плакать — пользы мало тут; Стенанья, слезы — самый тяжкий труд. Хоть бы забыть о жалобах и плаче! Грустить теперь ей хочется иначе. Вдруг вспомнила… картина на стене Прекрасное изображенье Трои, И рати греков — в яростной войне За стыд Елены мстящие герои. Вознесся к тучам Илион главою… Здесь создал мастер просто чудеса: Склонились нежно к башням небеса. Назло природе, миру горькой прозы Искусством жизнь застывшая дана: Засохшей краски капли — это слезы, Их об убитом муже льет жена… Дымится крови алая волна И умирающих мерцают очи, Как угли, меркнущие в мрачной ночи. Вот воин — роет он подкоп сейчас, Покрыт он пылью, пот с него струится… А с башен Трои смотрят сотни глаз На греков через узкие бойницы. Совсем не веселы троянцев лица: Так тонко это мастер воплотил, Что каждый взор как будто грусть таил. Величественность и благоволенье Открыто в облике вождей царят, А в юношах — стремительность и рвенье… А вот и бледных трусов целый ряд Смятением любой из них объят, Они в постыдном ужасе и дрожи С крестьянами запуганными схожи. А вот Аякс и Одиссей вдвоем… Как вдохновенна здесь искусства сила! По облику мы сущность познаем Так мастерски их кисть изобразила. Лицо Аякса гневным, грозным было, А вкрадчивый и хитрый Одиссей Почти пленял улыбкою своей. А дальше — старец Нестор перед вами. Он греков воодушевлял на бой. В размахе рук рождал он пыл речами И как бы властвовал над всей толпой. Своей серебряною бородой Потряхивал он, словно в назиданье, И к небесам неслось его дыханье. Вокруг него — разнообразье лиц… Внимая Нестору, они застыли, Как будто пением волшебных птиц Их жадный слух сирены покорили. Одни внизу — другие выше были… То тут, то там мелькала голова,
