твоя милость, не страшней ли она смерти? А может, смерть и есть милость твоя?”
Когда в сумерках Катя шла по больничному коридору, она споткнулась на кафельном полу и упала, чудом удержав ребенка на руках, так что Маша даже не ударилась. Перепуганная мать приписала падение нервному напряжению: пол был идеально гладким, не за что зацепиться. Медсестра же, стоявшая на посту, уверяла, что под ноги Кате покатился небольшой черный шар. Она настолько была уверена в этом, что даже поискала его повсюду, и удивилась тому, что не нашла.
Ночью Катя не стала класть девочку в кроватку, а крепко прижала к себе. Она целовала ее маленькую головку, ручки, нежную, как стебелек подснежника, шейку. Машенька улыбалась во сне, иногда смеялась: тихонечко и как-то жалобно.
Этот день
Этот день был самым обычным для миллионов людей. В этот день не случилось землетрясение или же наводнение, и солнце равнодушно взирало на происходящее в неизвестно который век от рождества Вселенной…
Профессор занес скальпель над обритой налысо головкой. Тельце девочки, беспомощное и исхудавшее, могло поместиться на двух его ладонях. На секунду заныло сердце. Но только на секунду…
Машу внесли из операционной прямо в палату. “Почему не в реанимацию?” – сердечко екнуло от страха, и Катя, замирая, подошла к кроватке. Бескровное страдальческое личико выглядывало из-под шапки бинтов с расплывшимися красными пятнами.
Катя приложила к губам крошечные ледяные ручки. Она лихорадочно соображала, что делать дальше, – сумбурные мысли путались в голове. Врачи молча двинулись к дверям.
– Что мне делать? – она испуганно шагнула за ними.
– Согрейте девочке ножки, она замерзла… в операционной так холодно.
Мать трясущимися руками наполнила горячей водой грелку и сунула ее под одеяло. “Какое ледяное тельце”, – она интенсивно растирала руками ступни и голени ребенка. Прошло минут двадцать. Девочка перестала согреваться. “Господи, да куда же они все ушли и почему ничего не сказали? А я и не расспросила, как всегда, растерялась… Да что же это происходит?” Жуть кольнула изнутри – девочка лежала тихо-тихо, совсем неподвижно. “Так всегда после наркоза?” – а подсознание уже не верило этому. “Сколько будет длиться сон?” – горячая мучительная боль до тошноты сжала ее внутренности. Трясясь всем телом, она приблизила свое лицо к губам малышки – девочка не дышала…
Последняя мысль: “Так не бывает”.
Последний ответ: “Бывает и так”.
Раненым зверем она метнулась в коридор, беспомощно хватаясь за стены.
– Помогите, врача… – вместо крика губы шевелились беззвучно.
В столовой как раз раздавали обед. В коридоре толпились люди с подносами и тарелками. Катя наткнулась на чей-то суп, выискивая белые халаты…
Врачи вытолкали ее из палаты. Анатолий Петрович с чемоданчиком юркнул в дверь.
– Пустите!.. – мать хрипела, уткнувшись лицом в холодный кафель. – Пустите!..
Через секунду дверь распахнулась, и Анатолий Петрович побежал по коридору, держа прикрытого одеялом ребенка. Две безжизненные голые ножонки болтались на его руке. Медсестра спокойно, как будто откуда-то из другого измерения, объясняла матери, что девочку отнесли в реанимацию. От ее лица исходил запах обеда и сытости.
Внутри Кати произошел взрыв чудовищной силы, готовый снести все – город, больницу, Вселенную… Пытаясь сдержать разлетающиеся обрывки своего существа, она выбежала из здания. В безлюдном парке буйствовал июльский ливень. Жалобно стеная, женщина припала к мокрому дереву, желая превратиться в ничто. Горе, которое раздирало ее на части, было так огромно, что казалось, земля расступится под ногами, чтобы избавиться от непомерной тяжести.
С черного хода вышел завернутый в плащ человек с непокрытой головой. Он шел, не замечая дождя. Катя узнала профессора и с перекошенным лицом бросилась наперерез. Он тотчас остановился, будто ждал ее. Мать, в последний раз моля о невозможном, выпила горечь его взгляда. Не в силах произнести хотя бы слово, она сникла. Лицо врача походило на мокрый осенний лист.
– Она умерла, – выдавил он наконец. И уже для себя добавил: – Собачья работа.
“Умерла… умерла… умерла… Что это значит?..” – Катя вышла за ворота больницы, плохо соображая, куда и зачем идет. “Девочка моя лежит там одна, зачем я ухожу?.. Я снова струсила…” – но она убегала все дальше и дальше по незнакомым улицам. Кто-то задал ей вопрос – она в ужасе отпрянула, не понимая, что с ней творится. Люди и собаки отшатывались от нее. “Что я наделала? Зачем оставила Машеньку в больнице – замерзшую, с растерзанной головкой?.. Надо вернуться… Сейчас я пойду туда…” Но вместо этого ноги уносили прочь, будто кто-то гнал ее, обездоленную, не чувствующую ни тела, ни души, не находящую в себе сил возвратиться.
Дождь прошел, и лишь одно облако, маленькое, кудрявое, весело кувыркалось в небе. Оно смеялось и ликовало, подгоняемое теплым ветром. Ему совсем не хотелось опускаться вниз – туда, где тяжко и смрадно жили люди…
Но женщина с намокшими волосами держала его, словно воздушный шарик, на веревочке и не отпускала улететь навсегда в бездонную синь. Вокруг нее, подобно пожару, хлопали огненные крылья, они отбрасывали черные тени, и ошарашенная беглянка уносила их с собой.
На мгновение Маша вспомнила бездну с огненными шарами, словно душа ее заглянула в зеркало прошлого. Но она знала, что больше не вернется туда. Она знала, что этот сон последний. И в следующее мгновение этого сна мать опять будет с нею, ибо воздушный шарик неумолимо тянул за собой руку, держащую его!
Это был такой покой и такое счастье, какое бывает только в детстве, когда очнешься от ночного кошмара и сердце замирает от радости, что, оказывается, страшное только приснилось и вся жизнь еще впереди. И смерти нет.
Этот вечер
Нил звонил в больницу после работы, около пяти он уже знал о случившемся. Едва хлопнула дверь в Катиной комнате, он побежал к ней.
– Катя, ты дома? Открой! – ему никто не отвечал, он продолжал стоять у двери. – Открой, Катя!
Самые дурные предчувствия мучили его. Нил опустился на стул у телефона и закурил. Минут через десять соседка открыла. Она сидела в сумрачной комнате, сгорбившись у детской кроватки.
– Ты вся мокрая, – Нил погладил ее плечо.
– Ты уже знаешь? – едва слышно спросила она.
– Да, я звонил в реанимацию…
При упоминании о больнице боль подступила с новой силой. Катя застонала. Она тут же представила Машино изуродованное тело, лежащее в этом здании у тюремной стены. Как если бы ее собственная рука или нога лежали где-то вдали от остальных членов. Машины вещи, ее кроватка невыносимо дополняли кошмар этого дня. Только придя домой, Катя окончательно поняла, что у нее больше нет дочки и она никогда не принесет ее в эту комнату. Как все просто, чудовищно просто! Она даже не предполагала, что смерть настолько проста, проста, как один-единственный шаг: сделал, и ты уже за гранью.
Сердце ее надорвалось, но сердце мира все так же неспешно бьется – с кухни доносятся запахи еды и звон посуды, из коридора – телефонный разговор, во дворе – смех пьяных. Все проявления жизни в одночасье стали невыносимы.
– Как жить, как?! – прошептала она.
Нил через силу, противный самому себе банальностью слов, пытался ее успокоить:
– Все еще будет, вот увидишь, ты сильная…
– Ничего больше не будет, – глядя в пустоту расширенными глазами, Катя силилась выхватить из темноты прошлое. – Ты ничего не знаешь о моей жизни. Если бы знал, то понял. Все началось еще в 88-м… Я смалодушничала… – глаза Кати расширились еще больше и в темноте казались чужими. – Все, что случилось сейчас, лишь расплата… Я тебе все расскажу… Но это… долгая история, а мне… слишком больно… – она повернула к Нилу беспомощное, заплаканное лицо.
