сильных поэтов-женщин с оригинальными голосами – Елена Кумпан, Нина Королева, Татьяна Галушко, несколько позднее – Елена Шварц. Интересную прозу писали Майя Данини и Инга Петкевич, а впоследствии Татьяна Толстая. Так что появление именно в Ленинграде в конце 70-х годов первых русских «самиздатских» феминистских журналов «Женщина и Россия» и «Мария» было естественным.
«Вокруг нашего журнала возник такой шум, такой фурор, какого я и не ожидала, – вспоминала одна из редакторов журнала «Женщина и Россия» Татьяна Мамонова. – Люди передавали наш томик из рук в руки, его перепечатывали вновь и вновь». Последовала быстрая и безжалостная реакция КГБ: обыски, допросы, травля. Затем Мамонову выслали на Запад, как это сделали и с другими ведущими ленинградскими феминистками – Татьяной Горичевой, Натальей Малаховской и Юлией Вознесенской.
Писатель Александр Житинский сравнивал ленинградские власти с удавом: «Мы цепенели, как кролики, под взглядом государственного «недреманного» ока». Культурный Ленинград был деморализован. В этот момент, однако, на сцене неожиданно для многих, но не для всех, появилась новая мощная и беспрецедентная культурная сила – русский рок-н-ролл; как вспоминал тот же Житинский, «рок-н-ролл ворвался на нашу землю в самый страшный момент, когда свобода оказалась ненужной, и мы сами придумали себе время застоя, чтобы отсидеться в нем…».
Рок-движение в Ленинграде, зародившееся в середине 60-х годов, своим возникновением обязано мощному влиянию «Битлз», произведших переворот в сознании молодых русских нонконформистов. Об этом позднее пел популярный ленинградский рокер Михаил («Майк») Науменко в своем хите «Право на рок»:
Могу подтвердить, что диски «Битлз», довольно быстро достигавшие Ленинграда благодаря склонным к просветительству западным туристам и предприимчивым морякам, ошеломляли, буквально «прочищая мозги» музыкально восприимчивой молодежи.
Мода на битлов захватила и Бродского, который в конце 60-х годов перевел на русский их «Желтую субмарину».
Ленинградские рокеры-первопроходцы, кое-как овладев самодельным инструментарием (деки их гитар были иногда выпилены лобзиками из спинок родительских кроватей) и рабски подражая западным группам, выступали в основном в школах, студенческих общежитиях и кафе, но ощутимым социальным присутствием стали лишь с начала 70-х годов, когда они перешли к сочинению оригинальной музыки и, главное, злободневных текстов на русском языке. Пионером здесь стал руководимый отчаянным Владимиром Рекшаном, объявившим себя «первой настоящей звездой рок-музыки в России», ансамбль «Санкт- Петербург», которому официальные пропагандисты, прицепившись к вызывающе для того времени звучавшему названию, тотчас стали приписывать «монархистские настроения».
Невероятную экспансию ленинградской рок-сцены того времени Рекшан описал так: «Рок-групп наплодилось, словно кроликов; каждую субботу выступали в десятке мест. Героические отряды болельщиков проявляли поистине партизанскую изворотливость, стараясь проникнуть на концерты… Наиболее удачливые просачивались через женские туалетные комнаты. Иногда влезали по водосточным трубам. Иногда приходилось разбирать крышу и проникать через чердак».
Вдохновленные восторженным приемом у молодежной аудитории, ленинградские рок-группы появлялись со все более вызывающими песнями, отразившими «вкус тех лет – терпкий, с горчинкой противостояния, через которое входящее поколение больших городов пыталось, путаясь в чащобах, осознать себя». Рокеры пели об отчуждении молодых от советского общества, воспринимавшегося ими как лицемерное и враждебное, об их недоверии к официальной системе ценностей и о смутных поисках альтернативных путей самовыражения.
Для ленинградских идеологических аппаратчиков все это представлялось абсолютно неприемлемым. Власти, пытаясь изолировать рокеров от молодежи, организовали волну атак на них, и закулисных, и в печати, суть которых саркастически резюмировал в одной из своих злых песен кумир ленинградских рок- фанов, руководитель группы «Алиса», поклонник стихов Гумилева и Бродского, заводящий аудиторию бескомпромиссный Константин Кинчев:
Несмотря на официальные нападки (а во многом, вероятно, и благодаря им), влияние рокеров на ленинградскую молодежь распространялось как лесной пожар. Огромную роль в этом обвальном процессе, в итоге почти тотально вырвавшемся из-под государственного контроля, сыграло массовое распространение «магнитиздата», как по аналогии с «самиздатом» были названы самодельные кассеты с записями отечественной рок-музыки. Ленинград стал в этот период центром русского подпольного «магнитиздата» – быть может, в силу присущего этому городу непреодолимого стремления немедленно закреплять свои творческие достижения всеми доступными средствами и интенсивно рефлексировать по их поводу.
Громогласные звуки местных рок-групп теперь оглашали чуть ли не каждый узкий и гулкий ленинградский двор-«колодец», распугивая призраки героев петербургских романов Достоевского. Сбылось то, о чем с неистовостью проповедующего пророка пел один из ведущих ленинградских рокеров, буйный Юрий Шевчук: «Над нашей Северной Пальмирой взойдет звездою русский рок!» Шевчуку суждено было сочинить замечательную рок-балладу о городе, облетевшую впоследствии всю страну и ставшую символом нового Питера:
Ленинградскому року повезло на яркие дарования.
Звезд действительно было много, и среди них одной из самых ярких стал 25-летний Борис Гребенщиков, одновременно необычная и типичная фигура ленинградского рока. Когда высокий, стройный, русый Гребенщиков, похожий на Дэвида Боуи, выбегал на сцену в своем белоснежном костюме, переполненный зал ревел от восторга.
Впервые услышав «Битлз», 11-летний Гребенщиков, по собственному признанию, «понял, зачем живет». В начале 70-х годов он организовал с друзьями свою рок-группу «Аквариум», став ее гитаристом, главным певцом, поэтом, композитором и мотором. Оригинальные тексты Гребенщикова свидетельствовали о влиянии поэтов-акмеистов начала века (Иннокентий Анненский, Гумилев). Характерно, что это быстро уловили и официальные культурные идеологи, чьей реакцией на первые выступления «Аквариума» было: «Да это же символизм какой-то! Ахматовщина!»
Эта парадоксальная связь рокера Гребенщикова с классической петербургской традицией выражалась также и в его тяготении к изысканным орнаментальным мелодиям, красиво аранжированным в стиле мистического фолк-рока, а также к оформлению исполнений «Аквариума» как абсурдистских ритуалов, когда Гребенщиков своим напряженным тенором, напоминавшим о манере исполнения Боба Дилана, выводил:
Об «Аквариуме» в Ленинграде говорили, что это не просто рок-группа, а образ жизни. Участники ансамбля и близкие к ним фаны жили буквально одной семьей, разделяя литературные, философские и религиозные увлечения Гребенщикова, включавшие в себя американскую научную фантастику, писания Лао-цзы и дзэн-буддизм. Последующая встреча с «Митьками», важная и для этой группы, и для Гребенщикова, привела к усилению в музыке «Аквариума» национальных тенденций и к некоторой демократизации облика группы.
Ко второй половине 80-х годов популярность Гребенщикова в Ленинграде достигла фантастических размеров. Этот факт гротескно, в духе дадаистской прозы Даниила Хармса, обыгран в «документальном» рассказе Шинкарева, одного из «Митьков», которые в этот период также приобрели в городе много приверженцев.
«Да, братки дорогие, уж беднее Бориса Гребенщикова никого нет.
Он и выйти-то боится – так ведь надо!
Семья: за молоком сбегай, ведро помойное вынеси…
А попробуй через поклонников продерись с этим помойным ведром! Ведь никто не предложит: «Борис, я очень люблю твою музыку, поэтому давай я тебе вынесу помойное ведро». Куда там! «На тебе, – скажут, –
