Потом появился – медленно, неохотно, по частям – кабинет. Его кабинет. Сначала серебряное блюдце с тремя небольшими шариками на нем – красно-коричневатые, они казались на вид восковыми. Затем появился стол – обширный, черного дерева – на котором стояло блюдце. Затем остальная обстановка, пол, стены…
Последним возник из небытия портрет на стене – у изображенного на нем Вождя не было оспинок, и глаза не казались желтыми, а усы прокуренными.
Ощущение собственного тела, как и обычно, вернулось с преизрядным запозданием. Но вернулось.
Глеб Бокий промокнул вспотевший лоб изящным кружевным платком. Рассмеялся негромко.
Удалось, на этот раз все удалось с идеальной точностью! Три минуты – дольше у него пока не получалось задержаться в комнате с окнами, наглухо задернутыми шторами из тяжелого бархата. И до сих пор в эти три минуты доводилось слышать сущую ерунду… Хотя, конечно, Совершенно Секретную Ерунду. Факт, что Вождь имеет обыкновение травить анекдоты о супруге второго лица в государстве, причем в присутствии помянутого лица, – без сомнения, относится к разряду гостайн, но…
Но сегодня информация получена более чем важная. Архиважнейшая, как сказал бы покойный Старик.
Бокий вновь засмеялся.
Секретное заседание Политбюро! Ха…
ЦК – расширенный согласно предсмертному настоянию Старика – давно превратился в говорильню и фикцию, все решает Политбюро на своих абсолютно секретных заседаниях – даже секретаря там нет, протоколы собственноручно кропает Каменная Задница… Вот они, секреты ваши! У меня на столе, на серебряном блюдечке!
Голос прозвучал неожиданно, словно выстрел в упор:
– Не советую, Глеб Иванович, и в дальнейшем пользовать это снадобье. Пейотль – штука весьма коварная.
Бокий вздрогнул, в первый момент показалось – с ним заговорил портрет Вождя.
Но говорил человек – невысокий, худощавый – непринужденно устроившийся на стуле, далеко отодвинутом от стола для заседаний. Бокий мог поклясться: считанные секунды назад, когда кабинет возникал из черного ниоткуда, никого там не было. А стул стоял на своем законном месте.
Происходившее не могло происходить. НЕ МОГЛО. В кабинет заместителя председателя ОГПУ людей вызывали. Или приводили. Никто, никто и никогда не мог зайти сюда вот так, прогуливаясь.
Мелькнула мысль: «Фантом? Побочное действие шарика?»
Тело, не дожидаясь ответа на вопрос, отреагировало рефлекторно. Левая рука неприметным движением двинулась к кнопке электрозвонка. Правая – столь же незаметно – к выдвижному ящику стола, где лежал пистолет.
Человек, однако, разглядел движения. И разгадал их смысл. Заговорил с легкой укоризной:
– Не стоит, Глеб Иванович… Стрелять не стоит – ни к чему стены портить. И вызывать сюда никого не надо – все равно меня не увидят, не услышат. Представьте, что произошло бы, обрети один из участников сегодняшнего заседания способность обнаружить вас? Да не просто обнаружить некое чужое присутствие, а увидеть, так сказать, во плоти? Прочие заседавшие, ничего не узревшие, – как бы отнеслись к известию о вашем среди них появлении? Думаю, посчитали бы коллегу если и не скорбноумным, то уж переусердствовавшим в трудах на благо мировой революции…
«Точно фантом», – подумал Бокий.
Реальный человек, умудрившийся каким-то чудом просочиться в кабинет, не сумел бы догадаться, что происходит с начальником Спецотдела, откинувшимся на спинку кресла словно бы в забытьи. Никаких слов при этом не вырывается у того, чей разум прорывается сквозь тьму к избранной цели – Бокий знал это наверняка. Знал, не пожалев на предварительные опыты семи шариков из раздобытого с таким трудом запаса.
Опознать лежащее на блюде снадобье, и догадаться хотя бы в общих чертах о сути происходившего мог лишь человек Артузова – тот, что доставил Бокию заветное зелье из Мексики. Мог, если бы дерзнул вскрыть опечатанный пакет и изучить толстую тетрадь, исписанную мелким убористым почерком – записи многих и многих бесед со стариком-индейцем, одиноко живущим в полуразрушенном пуэбло Мексиканского нагорья. Мог бы – но уже не сможет – выпал, бедолага, случайно из окна гостиничного номера, седьмой этаж, смерть мгновенная.
Пистолет, тем не менее, Бокий достал. Хоть и не собирался стрелять – в фантом палить глупо, в человека, сумевшего неизъяснимым чудом сделать то, что сделал незнакомец, – еще глупее. Но тяжесть смертоносного металла добавляла уверенности.
Фантом при виде оружия недоуменно поднял брови – и никаким иным способом не отреагировал.
– Кто вы? – наконец-таки разлепил губы Бокий.
Фантом, не чинясь, представился:
– Меня зовут Буланский, Богдан Савельевич Буланский. Думаю, мое имя вам знакомо.
Память у Бокия была безупречная – потребовалась секунда-другая, чтобы вспомнить, где и когда он слышал эту фамилию: в материалах дела Яши Блюмкина и дел некоторых других участников архистранных событий 6 июля 1918 года…
Потом они, события, были задним числом объявлены «мятежом левых эсэров»… Хотя, конечно, смешно: что за мятеж, вожди и руководители которого понятия не имеют о происходящем, сидят себе спокойно на заседании Съезда Советов, выступают с речами, голосуют за резолюции – и прямиком со Съезда отправляются в тюремные камеры… Удивительные мятежники.
На деле события развивались так: германский посол Мирбах был среди бела дня, прямо в посольстве, убит чекистом Блюмкиным. Потом свидетели утверждали, что движения у Яши были в тот момент странные, неживые, механические – словно у ярмарочного шахматного автомата… Задержать Блюмкина никто не
