– Выйди и скажи, в чем дело.
Она вытерла слезы и стояла посреди комнаты, слушая его нетерпеливый стук.
– Джесс!
Она заткнула уши, чтобы не слышать его просьб, и села на кровать. К несчастью, она могла лишь заткнуть уши и закрыть глаза, но ничего не могла поделать со своим сердцем.
Коул наконец ушел. Долго после этого Джессика лежала на кровати и плакала. У нее не было никого, кому она могла довериться, никого, с кем могла бы поделиться своими огорчениями. Она чувствовала себя такой одинокой.
Когда Джессика плакала, то вдруг представила, что ее спросит о причине слез брат Козимо. И что она ему ответит? Монах напугал ее колдовством прошлой ночью, но вообще с ним всегда было легко говорить, и Джессика чувствовала, как он озабочен ее состоянием. Затем она отчетливо представила себе, что видит Козимо сидящим на стуле около окна, его сутана была полностью в тени.
Джессика тяжело вздохнула и поднялась на локте, думая, что хорошо бы переодеться на ночь. Только потом она заметила темную фигуру на стуле именно так, как она себе и представляла.
Глава 17
Джессика встала и вытерла слезы.
– Что ты здесь делаешь? – требовательно спросила она.
– Слушаю, как ты плачешь. – Козимо поднялся.
– Оставь меня?
– Обещаю, что не дотронусь до тебя. – Монах спрятал руки. – Прости, если я напутал тебя прошлой ночью. Это не входило в мои намерения.
Она смотрела на него затуманенными покрасневшими глазами, желая поверить.
– Как ты здесь оказался? – спросила Джессика.
– Через дверь. Ты так сильно плаката, что не слышала, как я вошел.
Джессика посмотрела на дверь, ей было интересно, возможно ли, чтобы кто-то вошел сюда незамеченным.
– Скажи мне теперь, ночная леди, что заставило тебя плакать?
Джессика пыталась решить, должна ли она что-нибудь говорить сегодня. То малое, что она сказала Коулу, превратило их беседу в фиаско. Джессика все еще чувствовала огромную необходимость излить кому-нибудь свои несчастья, особенно Козимо. Она тяжело вздохнула и подняла голову.
– Я бы никогда не открылась людям, Козимо. И теперь, когда я хочу этого, я не могу.
– Почему?
– Мне кажется, что люди не хотят знать, что я думаю, что чувствую.
– Почему же?
– Когда я была молодой, я должна была хорошо обдумать мои отношения с отцом. Я никогда не была естественной или открытой. Каждый мой шаг был взвешен и обдуман. Мне кажется, что уроки, полученные мною в детстве, стали привычкой. Я всегда думала, что глупо и опасно открывать людям сердце.
– Почему?
– Я подозревала, что они получат преимущество надо мной, или подумают, что я глупа или сбилась с круга.
– Такая опасность существует всегда. Но это был бы странный мир, Джессика, если бы никто не знал, что думают или чувствуют другие. Если бы никто не открывал своего сердца, мы все жили бы в темноте и страхе.
Джессика кивнула и отвернулась, стараясь, чтобы губы не задрожали, чтобы снова не заплакать.
– Ты боишься, что про тебя подумают, что ты глупая? – ласково спросил Козимо.
Джессика снова кивнула.
– Значит, ты всю жизнь прожила в страхе, Джессика.
– Я знаю. Но это так трудно, Козимо.
– Ты удивилась сладости вина, – ответил он. – Тогда тебя может удивить и сладость искренности.
– А что, если Коул совсем не такой, каким я хочу его видеть? Что, если он не хочет меня так, как я хочу его? Как я узнаю, что он действительно чувствует ко мне?
– Ты не узнаешь, Джессика. – Козимо усмехнулся. – Ты не будешь знать этих вещей, пока находишься в изоляции.
– Вероятно, ты прав.
– Ты слишком много ожидаешь от себя. – Амаре ет сапере вике део сонцедитур.
– И что это значит?
– Любить и быть мудрым в одно и то же время почти невозможно, даже для Бога.
Эти слова подняли ее дух. Она наклонилась к монаху:
