– Дэвид, Артур оказал вам услугу с банками, правда?
Пожатие плечами. – Ага.
– Большую услугу?
– Может быть.
– О н, казалось, чувствовал, что это вам необходимо. Вот что он сказал мне – я точно передаю его слова: 'Уолтер и Дэвид хотят поставить Рота на колени, но я им не позволю'. И он использовал свое влияние ради вас, Дэвид.
– Ну?
– Поэтому, возможно, вы обязаны ему.
– Он умер.
– Я собираюсь открыть вам тайну, Дэвид. Артур говорил, что вы хорошо умеете хранить тайны. Это верно?
– Я за свою жизнь натворил кучу пакостей, но тайн никогда не выдавал, даже перед Большим Жюри.
– Мы с Артуром были женаты.
– Он ж е н и л с я на вас? – Рот рассмеялся – ее осенило, что она впервые слышит его смех.
– Что здесь такого забавного?
Он достал носовой платок и вытер глаза.
– Ну, я, конечно, видел, что он вас очень любит, уважает, но ни за что бы не подумал, что дело зашло так далеко. Господи! Роберт знает?
– Да, но это все еще тайна, по многим причинам.
– Я бы отдал миллион баксов, чтобы увидеть лицо Роберта. Подождите-ка минутку, я знаю, что вы собираетесь сказать дальше. Артур изменил завещание?
Она кивнула.
– Если моя матушка, благослови ее Господь, да живет она сотню лет, когда-нибудь умрет, я помещу отца под круглосуточный надзор. Я не позволю ни одной женщине даже п о д о й т и к старику! – Он снова рассмеялся.
Алекса подавила раздражение. Ей, в общем, нравился Рот, а если б даже и не нравился, она в нем нуждалась.
– Короче, Дэвид, мы можем продолжать работу.
Он стал серьезен. Его бледные глаза ничего не выражали.
– Вы, должно быть, шутите. Вам предстоит тяжба на ближайшие двадцать лет, с моей точки зрения. И, сказать по правде, у меня уже есть все тяжбы, с которыми я могу справиться. Я не хочу, чтоб на меня вдобавок набросилась еще стая Баннермэнов.
– Дэвид, если я получу контроль над состоянием, вы будете продолжать работать? Со мной?
Он помолчал и проницательно посмотрел на нее.
– Может быть. Конечно. Это прекрасный проект.
– А если мне понадобится ваша помощь? Вы мне ее окажете?
На миг он задумался.
– Артур помог в а м. Он верил, что вы хотите создать нечто особенное. 'Рот желает построить что-то такое, чтоб люди его запомнили'. Так он сказал, Дэвид. Он считал в а с человеком широких взглядов.
Рот поднял руки в знак капитуляции.
– Перестаньте! Если это то, что я с м о г у сделать, я сделаю.
Она наклонилась к нему.– Может потребоваться оказать на кое-кого небольшое давление.
Рот бросил на нее встревоженный взгляд.
– Я не любитель разбивать черепа, Алекса. Что бы обо мне не говорили.
– Дэвид, это скорее будет давление в области н е д в и ж и м о с т и. Скажем, покупка аренды…
– Ага, – сказал он тоном человека, которого ничто не могло удивить, когда дело касалось недвижимости. – Вы обратились по верному адресу. Э т о я могу сделать.
Одна проблема решена – или почти – подумала Алекса.
Хотела бы она, чтоб проблема была только одна.
Кир Баннермэе возвел Кайаву на холме, так что каждый, направлявшийся к Гудзону по железной дороге Коммодора Вандербильта, не мог ее не заметить. И если его целью было внушить благоговейный страх согражданам, он, безусловно, преуспел. Кайава вырисовывалась над рекой столь же безошибочно, как гора Рашмор, и выглядела ненамногим менее импозантно.
Дворецкий лишь слегка склонил голову, когда Алекса вошла в холл, где горничная поджидала, чтоб принять у нее пальто. Однако, подумала Алекса, 'холл' вряд ли подходящее название для пространства, более уместного на железнодоржном вокзале или в оперном театре. Широкая мраморная лестница, по меньшей мере, на сорок футов, вела на следующий этаж. Высоко над головами со сводчатого потолка свисала огромная люстра. Лестница была словно предназначена для эффектных шествий – на ней бы вполне уместно выглядел император, спускающийся навстречу толпе восхищенных придворных. В старинном камине, достаточно большом, чтобы зажарить быка, и, вполне вероятно, именно для этой цели построенном, пылал огонь, хотя, учитывая размеры холла, пользы от него было мало. Алекса решила, что это типично для Баннермэнов – поддерживать огонь в пустых помещениях.
Она гадала, спланирвала ли миссис Баннермэн этот прием с парадного входа, только для того, чтобы произвести для нее впечатление, но напомнила себе, что у старой леди нет для этого причин. Она была здесь захватчицей, и вряд ли могла ожидать от матери Артура достойного обращения.
– Сюда, пожалуйста, – прошептал дворецкий тоном, предполагавшим, что им надо идти на цыпочках, чтобы не тревожить покой усопших – и, безусловно, было нечто призрачное в этом необъятном, тихом помещении без малейшего признака обитания человека, за исключением бессмысленно разведенного огня.
Дворецкий проводил ее в маленький лифт, оббитый деревянными панелями, закрыл медные двери и повернул ручку, превращая все действия в некую церемонию, да и сам лифт скорее напоминал ей исповедальню, или то, как Алекса ее себе представляла, хотя для нее,как для лютеранки, это было весьма экзотичное сравнение.
Она вышла из лифта и проследовала за дворецким по коридору. Он распахнул створки дверей и объявил, чуть громче, чем шепотом.
– Мисс Уолден, мадам.
Изнутри раздался твердый, четкий голос, без всякого намека на вораст:
– Пригласи ее войти.
Алекса вошла. Сидя перед камином, Элинор Баннермэн могла бы показаться карлицей из-за размеров гостиной, в которой легко уместилось бы несколько нью-йоркских квартир, включая собственную квартиру Алексы, но как бы роскошно и богато ни была обставлена комната, миссис Баннермэн затмевала здесь все – Алекса не в силах была оторвать от нее глаз. Волосы миссис Банеермэн были голубовато-серебристого цвета, и искусно уложенные, образовывали некий сияющий нимб вокруг головы, один из тех пышных 'ульев', что были модны в шестидесятых годах. Здесь не было ничего естественного – это было произведение искусства – должно быть, ушли часы, чтобы уложить волосы, просушить и спрыснуть лаком. Эффект был не просто впечатляющим, но почти устрашающим, как от причесок варварских воинов.
В лице ее было нечто, определенно напоминающее маску – особенно это подчеркивали тщательно выщипанные и прорисованные брови, придававшие ей, возможно непреднамеренно, выражение постоянного надменного изумления, словно вульгарность окружающего мира служила для нее неиссякаемым источником удивления. Одета она была в знак траура в темно-синий костюм от Шанель из муарового шелка, отливавший пурпуром там, где в нем отражался огнь камина, отделанный черной вышивкой. Вокруг ее шеи красовалась нитка жемчугов, столь крупных, что они выглядели бы как бижутерия, если не брать в расчет
