белого хлеба - к чаю, когда Антон сказал Брониславе:
- Всем миром на собрании решали. Как Буян от власти защищать.
- Умора, конечно, - кивнула Бронислава. - А не власть. Вон, Макарушка-то говорил: загранице она вся продалася.
- Да, не было ещё над нами такой власти, - хмуро согласился Антон. - Она, для дурных денег, народ живьём пожирает. И страну целую в дерьмо она переваривает - власть эта проглотная.
- Ну, вечно, как за стол, так и разговоры... Всё про навоз какой-нибудь, - поморщилась Нина. - Прям тошнит.
- А что? Не правда, что ли?! - возмутился вдруг Антон, стукнув себя кулаком по колену. - Солитёр к власти пришёл! Цепень!.. Век от века изнутри Россию подсасывал, глист ползучий, а теперь он - законы сочинять стал! Правит он теперь нами - цепень. Солитёр!
Был Антон некрасив теперь, потому что светлые глаза его побелели от гнева.
- Час от часу не легче, - вздохнув, Нина отодвинула от себя чай. - Фу. Прям кусок в горло не идёт... Не гляди-ка ты на меня так! Глаза-то по-страшному на меня не вытараскивай.
- Как?
- Как мороженый судак. Вот как.
- За какого замуж вышла, такого и терпи... Хорошо ещё, совнархоз у нас крепкий был! - продолжал Антон. - Электростанция с тех пор своя, не общая. И МТС. И элеватор. Консервный завод - свой, маслозавод - тоже. Закольцованный цикл, в общем. А то и в Буянном районе разор бы один был, как везде! Разор, да голод, да холод, да слёзы.
Бронислава смотрела на него с оторопью:
- Антон! Что-то я не слыхала, чтоб ты когда шумел. Валенок валенком сроду был, а тут - на себя не похожий прям. Вот, на-ка тебе: мёдом поверх масла хлеб намажь. Ешь...
Она пододвинула было к зятю деревянную кубышку, но тут же сама взялась за ложку и стала вытягивать, перевивать и переносить ложкой янтарный, тягучий, густой жгут на новый ломоть. Уложив его кольцами, без всякого масла, Бронислава полюбовалась душистым медовым вензелем:
- Ешь, подобреешь. А то ведь голодный человек - он злой человек. Вот власть-то достукается, что пощады ей не будет! - рассмеялась она. - Долебезится она перед заграницей-то. Доёрзается на доходах на своих.
И рассудила:
- Ну, нам чего бояться? Буянские, мы сами собой сроду командовали. Вот оно и сохранилося, всё своё у нас. Мы себя - прокормим... А решили-то чего?
- Людей в графики на год записывали. На дежурство, - буркнул Антон. - На круглосуточное.
- Сторожить всё придётся, чтоб чужие электростанцию нам не взорвали. И элеватор, - пояснила Нина. - Ещё про охрану границы района говорили. Вахтовым способом.
- От заграничников-то? - поняла Бронислава.
- Ну. А то продадут нас кому ни на то, и будем потом чужим, как шерстобитовские, дань платить. Если их впустим. Или азерам, или ещё кому.
- Не в азерах дело, конечно. В деньгах! - кивнул Антон, успокаиваясь. - Весь мир деньгам теперь подчинили. А деньги - они грязные. На наркоте накопленные, на воровстве. На труде таких денег не бывает... У бандита - деньги! И бандит всё скупит - он всех подкупит. Бандит нас себе, при такой власти, через деньги подчиняет. Не азер, так другой. Какая разница?.. Где начальство бандитам за деньги продалось, там народу через кровь только освобождаться. А где не продалось - через оборону. Вот, в оборону и уходим. Чтоб кровь потом ничью не проливать.
- Ну, насчёт обороны мне Макарушка-то Макаров, небось, всё подробно разобъяснил! - похвасталась Бронислава и помолодела. - Точь-в-точь, как ты, он через клумбу всё говорил. Доходчиво. Но только поумнее.
- Чего поумнее-то? - сосредоточился Антон.
- А то. Есть, говорит, голова - будет и булава! Вот чего поумнее... А у шерстобитовских да у ключевских сроду таких голов не было, как Макарушка да как Ильшин у нас, - гордилась Бронислава. - И булавам в Ключах взяться неоткуда, значит, было. Сами они там виноватые... Вот погодите: ещё Витёк наш из армии вернётся! Роту здесь дружинную наберёт. Для народной обороны. Ничего. Уцелеем. И в батраки - не пойдём.
- Он-то чего без ужина лёг? - спросила Нина, показав на кровать. - Главный защитник-то в дому? Защитник Отечества?.. Уже и до спальни не дошёл, Город-то наш.
Бронислава промолчала.
- ...Держишь ты его, мать, как девку на выданье, - покосился Антон на спящего Кешу.
Бронислава ничего это не ответила и на это. Только налила всем ещё чаю, пахнущему зверобоем и душицей. И заметила рассеянно:
- Грязная теперь власть. Ох, грязная она!..
- Мужик называется, - продолжал Антон, придвигая стакан. - За неделю ни разу навоз из сарая не вычистил.
Нина вздохнула:
- Опять сорок пять. Ну, прям пить ты мне, Антон, сегодня не даёшь! Нарочно что ли? Про навоз?.. Хоть за стол не садись.
Бронислава засмеялась:
- Ладно тебе брезговать-то, Нин. Навоз - он чистый. Чистый он!
Однако Антон их не слышал:
- Ведь пальцем о палец в доме не стукнул! - говорил он про Кешу, удивляясь безмерно. - Видит же - все на работе... Зато как за стол - так за семерых пашет. Знал бы, как мы на элеваторе пластаемся... Нынче вон все конторские лопатами целую смену отработали.
- Зерно, что ль, горит? - насторожилась Бронислава.
- Гореть не горит. А вентиляция слабая.
Все трое посмотрели на Кешу, громко всхрапнувшего было, но смолкшего вдруг на самой высокой, задушевной ноте. Мгновенье проходило за мгновеньем - Кеша не дышал. В мёртвой тишине размеренно стучал над кухонным столом кварцевый механизм настенных часов... 'Расступись, земля сыра-а-ая!' - коротко и сильно пропел за окнами Иван. Потом от Коробейниковых донёсся морозный скрип открываемой калитки. И наконец Кеша выдохнул, словно спустилась велосипедная шина. Антон и Нина переглянулись, усмехаясь.
- ...У него аппетит хороший, - согласилась Бронислава. - А элеваторов он что - не видал что ли? Он тут без году неделя. Нет, вам бы сразу, чтоб человек одной рукой бы расписался, а другой лопату бы схватил. И на элеватор из Загса бегом бы побёг... Его работа другая - ручкой по бумаге водить. Вот какая его работа.
И заторопилась втолковать им то, чего они никак не понимали:
- Непривычный он к нашей жизни. Они же там, в городах, какие? С них толку в сараях - нету. Он, вон, всю жизнь около творчества крутился. Всё стремился, хотел... А с творчества-то навару, видать, не больно много. Вот из-за этого судьбу и ломает. И живёт кое-как, холодный да голодный. День промыкался - и ладно, где упал - там и новоселье.
Она выпила весь чай из стакана, не сладким и сразу, а потом пригорюнилась:
- Наладился уж он так смолоду: судьбу свою ломать... Ругать - охотников много. А понять - некому. Он и не прибьётся ни к чему. А дай ты ему в руки дело подходящее, тогда бы поглядели.
Нина покраснела от возмущения, резко, пятнами, но кашлянула - и сдержалась. Однако Антон сказал по-хорошему:
- Да что ты, мать, выгораживаешь его? Если он мужик, а не пустобрёх какой, пускай он тебя выгораживает, а не ты его!.. А если его выгораживать приходится, то кто он такой?.. Не видишь - лодырь. За бабий счет живёт.
Бронислава оглянулась на тонко всхрапывающего Кешу:
- ...Может, он и жены-то путёвой не видал. Вот и мотался. У него же кто был? Ой, Антон! Одни 'керосинки' да 'мотыги'. А ни с одной и не жил толком. Все - временные у него были! Не знает он, как
