Монах побледнел и оглянулся на солнце, зависшее над дальними соснами.
-...Замёрзнет в ночь человек, - сказал он, и по лицу его заходили тени.
- Спущусь я, развяжу, - Кормачов двинулся было, оттолкнувшись палками.
- Куда? - крикнул ему старик. - Вон, Зуй помоложе. Он пошустрей сбегает. И нас скорей нагонит.
Монах и Кормачов смотрели друг на друга в нерешительности.
Но Зуй, гикнув, уже скатывался вниз.
- Ступайте, догоню! - кричал он, неловко петляя меж стволами и чудом удерживая равновесие. - Эх, воля вольная! Жизнь раздольная. Гуляй-не хочу!..
И снежная пыль вилась за ним и весело искрилась на солнце.
- Зуй дело знает... - кивал старик ему вслед.
Кеша, не заметивший, как все ушли из лощины, спал под осиной Он видел во сне Зойку, выкладывающую из двух сумок хорошую, нарядно обвитую картинками, магазинную еду.
- ...Хотел забыться, уехал даже на край света! - уже объяснял ей Кеша с выражением и рвал на себе рубаху для убедительности. - Глобус крутится, вертится, гадство. Но - не смог без тебя. Вернулся!.. Пр-р- роклятье. Зоянция, я не в состоянии без тебя жить! Ни минуты. Вот, парадокс!.. Старался забыть. Пытался бежать от любви - быстрее лани! И... Не получается! Ничего у меня без тебя не получается, Зоюндия. Ни с кем. Ни разу... Если б ты знала, от какой пресловутой женщины мне пришлось потом отбиваться! В диком месте, среди котов и кедров... Кстати, где мой баян? С малиновыми мехами? Ты же давно обещала купить мне баян! Что, зажала?!.
И Зойка ответила ему бесшабашным, ненавистным мужским голосом:
- Кончай ночевать, начинай чай пить.
Зуй развязывал узлы за его спиной. В лощине не было ни души. Только лыжи лежали совсем невдалеке, крест накрест.
Занемевшее тело выпрямлялось и радостно ныло от свободы. Но, едва вскочив и увидев парня прямо перед собой, Кеша всё понял.
- Я... Сейчас... - принялся он лихорадочно, неловко стягивать полушубок.
- Берите... У меня ещё деньги. Вот! - теребил он пустой синий карман на рубахе. - Отдаю! Вам!..
- Своему другу прокурору из этого кармана отдай, - посоветовал парень, матерясь тихо и деловито. - А мы из другого кармана подлатаемся.
Он косолапо перетаптывался и бегло оглядывал ельник.
- Всё берите!!! - пронзительно закричал Кеша, бросив полушубок в сторону, на снег, и заплакал, раздетый.
- Всё! Всё!.. - рвал и рвал он с себя жёлто-зелёный галстук. Но, оттянутый в сторону, галстук подлетал и подлетал, взвиваясь, к его шее и щёлкал по кадыку жёстким кривым узлом.
- Ни-че-го не жал-ко!!! - рыдал Кеша вверх, в радостно разверстую синюю бездну. Она сияла над ним страшной ледяной пустотой, от которой стягивало и ломило затылок.
Он смолк внезапно, услышав знакомое металлическое клацанье за спиной. Обернуться Кеша уже не успел. Парень мягко, всем телом, приналёг на него сзади, обхватив обеими руками. В груди у Кеши хрустнуло, потом хрустнуло ещё поглубже - и медленно провернулось. Рыжая звериная улыбка качнулась прямо перед ним, в заснеженных ветвях могучей ели - и заплясала в глазах, а потом застыла. Парень плавно вытянул нож, тёмный от крови.
И Кеша упал лицом вперёд, с широко раскрытым ртом - упал, уже не понимая того и раздваиваясь. Жизнь рывками вытягивалась из его пищевода и ускользала вверх неотвратимо, захваченная невидимыми и цепкими звериными когтями.
Зуй перешагнул через дёргающееся тело, как перешагивают через трухлявое бревно.
- Не любит дядька Нечай, когда городские базлают! Ой, не любит, - поморщился он равнодушно и вытер снегом нож.
Под внимательными взглядами двух ворон, Зуй переодел Кешу в свою фуфайку, прожжённую в нескольких местах, со смехотворно короткими рукавами. Руки и ноги были податливыми. Вязаную шапку Зуй оставил на Кеше. Только натянули её на лицо, до самого подбородка. В нагрудный карман рубахи он воткнул письмо от 'заочницы', присланное на собственное имя всего месяц назад, и засунул тело под хворост.
Кровь прибросал снегом. Её было немного. И рыжая шерсть брошенного на снег полушубка не забрызгалась нисколько.
Однако то, что не было кешиным телом, ещё качалось в цепких невидимых когтях рядом, неподалёку, и болело тупой болью, и воспринимало происходящее с невнятной животной тоской, как если бы слышало всё и видело без всякого, впрочем, пониманья.
- Ещё один подснежник будет мусорам весной, - осмотрел Зуй хворост, накинутый на Кешу будто деревянное рыхлое одеяло. - ...Ландыш! Первого мая привет.
Пустой гранёный стакан, вдруг подвернувшийся под ноги, парень пнул в сторону, ворча без особой досады:
- Видит же, люди в фуфайках околели. Отдал бы полушубок. Хрусты бы сам разделил, пополам. И свалил бы, как человек, в моём куртафане, спокойно. Нет! 'Вся мировая общественность!..'
Надевая полушубок, Зуй бормотал себе под нос:
- Монах этот, конечно, по зонам летает, как на крыльях, в рясе своей. Со злом везде сражается. Но глянул бы он, как тут Капустина без него смарали! Небось, паруса-то чёрные у него - обвисли бы...
Он поискал глазами лыжи. И вздохнул:
- Им шухерно, конечно. С непривычки. Монахам... А то, что мы все под риском окажемся, если он на грейдер выскочит, их не колышет. Чего ж мы, не 'други своя', что ли?.. Чудно дядино гумно!
Вороны тем временем переместились на ближайшую ель. Одна из них чистила бурый клюв.
Надев лыжи, Зуй посмотрел вверх, в синеву. Редкие, едва видимые остатки от облаков дотаивали под сильным зимним солнцем по краю небес. Но и их, словно случайные перья, сгонял, сметал со свода стремительный небесный ветер, летящий из бездонного зенита. И они уносились к дальней кромке леса, распадаясь по пути в синем пространстве и превращаясь в ничто. Шумели поблизости и качались вершины тёмных елей. Но тихо было в низине.
- Как в избе... - озирался Зуй. - Воля. Теперь - она: воля... Вот только мертвяк в избе, а так - не хило.
Он поднял со снега палки, сощурился на солнце. Где-то вдалеке зазвенькала синица.
- Собирались по-чистому дойти, - усмехнулся он и двинулся меж молодых ёлок, на верх. - ...Кормач крови не хотел. А куда нам от неё деваться, от краски? Ну, чудной.
Зуй убыстрял ход, насторожённо ловя лесные шорохи сквозь скрип снега под лыжами, сквозь дальний, сонный шум одинокой машины на грейдере.
- С тараканами, конечно, Кормач, - качал он головой. - В праведную месть верит! Не знает он ещё, что будет, когда дядьке Нечаю в эти мечтания поигрывать надоест... Зато я - знаю.
Вдруг Зуй явственно ощутил: из дальних заиндевевших зарослей, из-под низких кустов, за ним следит зверь с остановившимся дремучим, диким взглядом. В ту же минуту нечто красноватое, быстрое мелькнуло в стороне и исчезло за сугробом, как если бы пробежал меж стволов рыжий заяц.
Зуй сморгнул с ресниц странное виденье.
Но под мгновенным солнечным лучом рыжий блеск снова вспыхнул в кустах - и погас.
- Не понял, - насторожился Зуй. - Чудно дядино гумно... Лес, что ли, со мной шутит? Или кто?
Ушедших Зуй нагнал по лыжне уже через полчаса. Монах теперь шёл первым, а последним - Кормачов.
- Извини, я там Капустина пощипал, - повинился Зуй перед ним без особого раскаянья. - Зато мой куртафан ему достался! Да, хороший был куртафан... Я такого размера с седьмого класса не носил.
Остановившись, все смотрели на него в неподвижности и молчаньи. Только старик улыбнулся Зую вяло, словно из сна.
- Ну, что? Кормач наденет? - спросил у него Зуй про полушубок.
Тот покачал головой:
