(А.М.Василевского. – В. Грызун), например, загнал для чего-то на демаркацию границ с Литвой. Что произошло дальше – известно.
Ленинградский фронт начал войну, не подготовившись к ней, с недостаточными силами и средствами и топтался на Карельском перешейке целый месяц, понес тяжелые потери и, по существу, преодолел только предполье. Лишь через месяц подошел к самой 'линии
Маннергейма', но подошел выдохшийся, брать ее было уже нечем'
‹Симонов К.М. 'Глазами человека моего поколения'. М., 1990. с.153-354.›.
Вот и сели мы в лужу. Кровавую. Еще раз хочется повторить, что в той войне советский солдат показал выдающуюся стойкость, под руководством советского генералитета пущенную большей частью на обогрев заполярной тундры, и способность быстро учиться на ошибках.
Как внезапно выяснилось, одной морозостойкостью финские укрепления не взять.
И вот понадобилось товарищу Сталину по этим неутешительным итогам срочно найти виноватых. Не для своих – тут, собственно, кроме себя любимого, виновных не было – а для заграницы, дружно недоумевавшей, почему Советскому Союзу понадобилось брать финнов именно посередь зимы и именно путем лобовых ударов по всемирно известной линии укрепрайонов. Вот и вызвал товарищ Сталин начальника Генштаба,
Шапошникова, Бориса Михайловича, к себе на разговор, сведшийся, в
Основном, к монологу примерно следующего характера:
'Что, товарищ Шапош… простите, Борис Михайлович, войну вы все-таки вытянули. Спасли Мерецкова с его глупым планом и
Ленинградским фронтом. И перед войной вы, как оказалось, тоже были правы – одним округом финнов прибить не удалось. Вам, конечно, спасибо, только вы особо не зазнавайтесь. Надо бы вас, как бы это… наградить. Да тут в дело вмешалась тонкая политика. Понимаете, мы тут перед всем миром немножечко того… Обделались- с. Сами понимаете, нужны виноватые. Ворошилова мы, конечно, сместили ‹С повышением – Клим стал начальником Государственного комитета обороны, то есть в его подчинении теперь стали находиться нарком обороны и нарком флота.›, но понимаете, этого как-то не хватает…
Не мог он один столько наворотить. Мы-то с вами, конечно, знаем ваши заслуги и очень вас ценим… Но в глазах всего мира нарком обороны и начгенштаба – неразрывный тандем. В общем, вы тоже уволены. Дураку
Климу в довесок'.
Шапошников потерял дар речи, и только смотрел на Сталина взглядом плюшевой собачки. С этим он, кажется, поспешил: лучший друг РККА еще не закончил: 'Да, кстати, к вопросу о вашем преемнике на посту начальника Генштаба… Вы с Мерецковым работали? Вот и ладушки, – закончил Сталин, не дожидаясь ответа. – А вы, товарищ Шапош… извините, Борис Михайлович, отправляйтесь- ка куда-нибудь…
Инспектировать… что-нибудь… Вот, например, укрепрайоны – дело важное, а что-то там совсем не ладится. Вот и разберитесь. Все.
Можете идти'.
На этом все.
Не мерзните.
2
Весьма бросающееся в глаза различие между 'Последней Республикой' и предыдущими опусами беглого апостола исторической справедливости заключается в резкой смене акцентов, на которой обязательно следует остановиться.
Как дьячок на молитве Суворов монотонно внушает читателю – мы не дураки. 'Мы проиграли войну ‹Странно. А я-то думал, что выиграли.
Вероятно, у них там теперь так считают.›. Мы проиграли войну, ибо вписаны в нее дураками ‹Ах, вот оно что! Мы-то, грешные, думали, что тот победил, кто врага разбил. Ан нет. По-суворовски побеждает тот, кто потом кого куда впишет.›. Мы проиграли войну, ибо народ поверил в свою глупость. Мы проиграли войну, ибо выросли целые поколения добровольных защитников коммунистической лжи о нашей невероятной, поистине необъяснимой тупости. Мы проиграли войну, ибо миллионы наших умных людей готовы рвать глотку любому, кто посмеет в нашей глупости усомниться' (с.145).
В том или ином виде этот тезис присутствует в концовке каждой главы, как правило, на том месте, где у нормальных людей помещается вывод. Он повторяется вновь и вновь, меняя время от времени свою формулировку. Вот несколько примеров: 'Соотечественники, неужто мы с вами глупее бесноватого фюрера?' (с.231); 'Кумир извернулся, а над нами смеются – Кумир а извернулся, а мы в дураках' (с.245); 'Если мы не разберемся, кто именно виновен в позоре и ужасе 1941 года ‹А вот позором я бы это не стал называть. Впрочем, наверное, из Лондона многое видится по-другому.›, то так всем нам и ходить в дураках, и детям нашим и наукам' (с. 269); и, наконец, полный бутафорских слез, нюней и соплей, надрывный, с неврастенической дрожью в голосе вопль нашего неустрашимого перебежчика на 473-477 страницах на ту же тему
– 'Братцы! ‹Вот еще родственничек отыскался.› Речь – о чести нашей
Родины ‹Вспомнил-таки. А что же Вы, о быстренький наш, так нехорошо с этой самой честью в далеком 1978 году обошлись, а?›. И никто, кроме нас ее не защитит ‹От кого? Не от Вас ли, Витенька?›. Там, на верхах, кто-то торгует штанами и Родиной ‹Вот Суворов и решил заклеймить конкурентов. Они ему цены сбивают. И на Родину, и на штаны.›. Кому-то очень хочется всех нас представить дураками…'
(с.476) и так далее. После таких пассажей хочется руки помыть.
Ладно, ближе к делу.
А дело заключается в том, что у Суворова с 'перестройкой' вдруг резко сменилась конъюнктура рынка. Раньше, в конце семидесятых – первой половине восьмидесятых годов надо было писать о том, какие русские страшные и злые. Лично Ронни Рейган называл СССР нехорошим словом 'Shadowland' – страна ужаса и тьмы, Империя зла. А тут вдруг оказалось, что мы, в общем-то, такие же люди, тоже на двух ногах ходим, головой думаем, и всякое такое. И дети у нас тоже бывают, а не только эти страшные, как их там, а, да – 'Pionieri'.
И что же суворушке оставалось делать? Денег-то хочется, а литературку о бесчеловечной кровожадности русских брать перестали.
Вот и решил он для себя, что неплохо бы переориентироваться, тем паче, что в далекой, но от этого, как внезапно выяснилось, не менее любимой Рассее вошли в моду околоисторические опупеи, лишенные псевдонаучной мутоты, зато обильно снабженные скабрезными подробностями и гарцующим слогом.
Короче – рынок есть, буничи на нем уже вовсю резвятся, лезут в науку с фомками и фоменками, вовсю историю переписывают. Нагрязно. И в этот-то водоворот и нужно было Суворику слиться. Он и рад бы, да только русофобия не пускает. Весь 'Ледокол' расписывал, какие эти русские твари и нелюди, дикари и канибалы. Вот и понадобилось срочно
Родину полюбить.
Вот что для этого делается:
Во-первых, вся предшествующая Резуну историческая литература отправляется в корзину, под тем предлогом, что она, дескать, ущемляет русскую гордость, зажимая нас. Коммунистические историки, якобы, всему свету говорят, что мы – дураки.
Во-вторых, продолжаются смутные доказательства того, что
Советский Союз – зверее всех, но при этом на все напускается легкая тень превосходства всего советского над всем несоветским. На самом деле – 'мы не дураки'.
Так и получается, что с помощью небольшой пластической операции суворовский ледоколющий монстр неожиданно превратился в плакат 'Да здравствует наша социалистическая Родина'.
Тем не менее, для клюнувших на эту нехитрую маскировку некоторых излишне доверчивых соотечественников я хочу пояснить следующее:
'Уж сколько раз твердили миру,
