«Р-раки!» Пес пятится враскорячку задом, как бы изображает рака. Попугай зря времени не теряет, а орет что есть силы: «Р-родина!» Кот, услышав такое слово, мяучит приятным голосом: «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек». И ведь вроде как поет по-кошачьи, а звучит почти что по- человечески, все понятно, видно идет от сердца.
Пятится, значит, пес пятится, кот мяучит про поля и про реки, попугай же, как над ними начальник, вдруг как выкрикнет командирским выкриком: «Кор-робок! – кричит. – Кор-робок!» – а у самого уже папироса в клюве, и он вроде как прикурить требует.
Хозяин их тут как тут – уже в руках коробочек вертит – и этак повернет, и вот так, но все больше наклейкой к очереди. Тогда-то я ее и запомнил, эту самую картинку с ракетой. Вертел он его вертел, а навертевши, развел руками: спички, мол, извиняюсь, кончились. И обращается тогда ко всей очереди: граждане, кто не жадный, не одолжите ли пернатому огоньку.
Ну, народ тут как из очереди повалит – не потеха ли, курящая птица? – ясно, каждому хотелось быть первым, и со спичками, и так, посмотреть. Я тоже не удержался, дернулся, оставив на тротуаре веник, чтобы место свое в очереди пометить.
Вот тут-то вся мораль и открылась, когда люди свои места покинули. Этот дядечка воспользовался моментом, и пока мы канителились с попугаем, взял без очереди в кассе билет и спокойненько отправился мыться. Для того он представленье-то и затеял, чтобы в очереди зазря не стоять.
Я спросил:
– А машина времени? Он что, правда, ее построил?
Дядя Коля развел руками:
– Чего не знаю, того не знаю. Про нее я в фельетоне читал, а газета – дело такое, там для смеха чего только ни тиснут. Посадили его после, короче. За мошенничество в особо крупных размерах.
– Дядя Коля, – спросил Щелчков, – а где этот дрессировщик жил?
– Не знаю, – ответил сторож. – Не иначе как отсюда неподалеку, раз он в бане на Усачёва мылся.
– А птицы его, кошки, собаки, их что, тоже вместе с ним посадили?
– Их посадишь, глупая твоя голова. Они ж звери, они в любую дырку пролезут. Да и корму на эту свору не напасешься. Возьми хоть Вовку, она одна в три раза больше человека съедает. Верно, Вовка? – Дядя Коля нагнулся и потрепал собаку по голове. Та в ответ заулыбалась по-пёсьи и лизнула дяди Колин сапог.
В воротах загрохотало железо. Мы трое и дядя Коля с Вовкой мгновенно повернулись туда. Но это был никакой не грабитель, это был ученик сторожа, вернувшийся из похода по магазинам. В руке он держал пакет, в другой – городскую булку, под мышками – бутылки с кефиром.
– Купил, – сказал Лёшка Шашечкин. – Как просили, только боржома не было, взял кефир.
– Не было – значит, не было. Главное, чтобы не всухомятку, от сухомятки желудок портится. – Дядя Коля принял из Лёшкиных рук продукты, а из подмышек – бутылки. Принимая пакет, принюхался и строго взглянул на Лёшку.
– Ты что же это за колбасу принес? Я тебе какую велел? Чайную, сто грамм, по рупь двадцать. И не кусочком, а чтобы ножом порезали. Да, Алексей, трудный ты ученик, прямо не знаю, что с тобой дальше делать. Учишь тебя, учишь, а все без толку. Может, мне и впрямь вместо тебя Бубнилова Вальку взять? Валька, он хоть и шумный, но уж чайную колбасу от любительской всегда отличит.
Лёшка низко опустил голову и так, с опущенной до земли головой, поплелся вслед за дядей Колей и Вовкой в каптерку ужинать.
А я подумал: может, рассказать про все дяде Коле? Дядя Коля человек правильный, он в бане через день моется. И потом у дяди Коли ружье. Неважно, что оно не стреляющее, он же сам говорил недавно, что бывают такие случаи, когда и не заряженное ружье стреляет.
Идти домой не хотелось. Но идти было надо, куда ж тут денешься, – не ночевать же в кузове пятитонки. Тем более, что Щелчков вдруг вспомнил, что крестный, у которого дача, уехал на поминки в деревню. К тому же и в животе свербило – наверное, от запаха колбасы. Но сперва надо было разобраться с соседкой – что делать? как защищаться? говорить или нет родителям?
– Пока не подавать виду, – это сказал Щелчков. – Пусть Сопелкина думает, что мы ничего не знаем. И все время не спускать с нее глаз.
– А чердак? – вспомнил я про чердак. – Она ж, наверно, уже всем раззвонила, что нас на чердаке видела. Соседям, родителям.
– Ну, моим-то, предположим, до лампочки, что там про кого она говорит.
– Твоим до лампочки, а от моих и влететь может.
– А мои родители сегодня к тетке уехали, – вмешался в разговор Шкипидаров. – И Ольку взяли, и макарон мне оставили на два дня. Так что я до послезавтра свободный.
Мы со Щелчковым переглянулись. Я подумал то же самое, что и он. До утра перекантоваться у Шкипидарова, дальше – школа, после школы – посмотрим. Но в любом случае, сначала надо зайти домой, чтобы предупредить родителей. Сказать им, что у нас репетиция, что срочно надо выучить роли, а книжка, по которой спектакль, одна на всех и хранится у Шкипидарова.
Сначала надо было зайти домой.
Глава шестнадцатая. Русская национальная еда из четырех букв
Домой мы шли медленно и говорили, в основном, о Сопелкиной. Вспоминали про нее разное – но это были все какие-то пустяки, вроде банки, надетой на голову, или брошенных в кастрюлю носков.
Въехала она к нам в квартиру недавно, приехала неизвестно откуда и сразу же в первый день устроила в квартире скандал. Вперла в кухню огромный стол, выставила к двери на черную лестницу стол дяди Вани Кочкина, нашего старожила-соседа, коридор перегородила шкафом, а в нише, где была ее дверь, повесила тяжелую штору. Однажды об эту штору разбил голову сосед Семафорыч; нес на кухню разогревать щи, не заметил выходящей Сопелкиной, столкнулся, опрокинул кастрюлю, поскользнулся и – головой о штору. Ведь Сопелкина на зло окружающим еще и лампочку в коридоре вывинтила – мол, нечего электричеству нагорать при нынешних-то безумных ценах. И мало было Семафорычу сотрясения мозга, так Сопелкина на него еще и в суд подала – за преднамеренную порчу имущества. Оказывается, когда он падал, зацепился за соседкин халат и оторвал на нем не то карман, не то пуговицу.
В гости к ней никто не ходил, комнату ее никто не видел – что там было за темной шторой, прикрывающей облезлую дверь, – этого не знали ни мы, ни соседи, ни кот Василий, а уж он-то по роду деятельности знать обязан был про квартиру всё.
Первым делом, придя домой, мы направились сначала в мою, потом в комнату, где жили Щелчковы. Но родителей, ни его, ни моих, дома почему-то не оказалось. Наскоро перекусив у Щелчкова, мы провели оперативное совещание. На нем мы решили следующее. Во-первых, эти сутки не спать. Во-вторых, всем держаться вместе, потому что, когда все вместе, незаметно уморить человека не так-то просто. А еще мы втроем решили, что нечего рассиживать в комнате – нужно смело идти на кухню и вести себя спокойно и вызывающе.
На плите скворчала сковорода и гудел, закипая, чайник. Пахло салом и сопелкинскими котлетами и пованивало от невынесенного ведра. Сегодня очередь выносить ведро была вроде как дяди Вани Кочкина, но тот, видно, засиделся за шахматами у соседа по площадке, Пучкова.
Мы сидели за щелчковским столом и все вместе разгадывали кроссворд. Сопелкина пока на кухню не выходила.
– Грузинская национальная еда из пяти букв, – прочитал я очередной вопрос.
– Харчо, – сказал Шкипидаров.
Я пересчитал буквы и вписал «харчо» в клеточки. Кроссворд был на кулинарную тему. Листок из отрывного календаря, где кроссворд был напечатан на обороте, сообщал, что в этот день отмечается День работников пищевой промышленности.
В коридоре пропела дверь, и на кухне появилась Сопелкина. В желтках ее мутных глаз плавали коричневые зрачки.
– Так, – сказала Сопелкина, поднимая на сковороде крышку, – две… четыре… – Она пересчитала котлеты, косясь на нас из-под выщипанных бровей. Котлеты были на месте, и повода для скандала не было. Но не такой Сопелкина человек, чтобы не отыскать повод. – Здрасьте вам. – Она громыхнула крышкой. – Своих бандитов нам не хватает, так еще чужие пожаловали. Ну что, сразу милицию вызывать или сам
