пяти. Это графиня КАЙЗЕРЛИНГ. Сидя на раскладном стульчике перед мольбертом и что-то про себя напевая, она дописывает портрет. ЯНУС и ДИОНИС подходят к графине.
ЯНУС /зычно/. День добрый!
КАЙЗЕРЛИНГ /вздрагивает/. Янус, как вы меня напугали!
ДИОНИС /вкрадчиво/. Добрый день, графиня!
КАЙЗЕРЛИНГ. Здравствуйте, господин Дионис!
ДИОНИС /показывая на мольберт/. Решили увековечить бывшего гувернера ваших малышек?
КАЙЗЕРЛИНГ. О! Вы его знаете?!
ЯНУС /похохатывает/. Кто же не знает господина Канта, сделавшего, «головокружительную» карьеру — из гувернеров, да прямо… в помощники библиотекаря!
ДИОНИС. Кант — занятная личность… Но для натурщика, на мой взгляд, — чуть суховат.
КАЙЗЕРЛИНГ /горячо/. Что вы, господин Дионис! Такое лицо — находка для живописца! Наверно, здесь нужна кисть настоящего мастера. Вы посмотрите, какой изумительный лоб! Он точно светиться… Видимо, я не смогла передать…
ДИОНИС. Простите, графиня… в «светящихся лбах» я профан.
ЯНУС. В сорок лет стать помощником библиотекаря… Мне сдается, — это «лоб-пустоцвет»!
КАЙЗЕРЛИНГ. Мне кажется, он равнодушен к успеху.
Появляется КАНТ. Он — невысок, строен, подобран, сжат, как пружина. Ему чуть больше сорока, но выглядит лет на десять моложе.
ЯНУС /не замечая КАНТА/. Зато пользуется успехом у такой дамы… Не понимаю, графиня, что вы нашли в этом сыне шорника?
КАНТ. Здравствуйте, графиня! Простите, что заставил вас ждать! Добрый день, господа!
ЯНУС и ДИОНИС отвечают едва заметным кивком головы.
КАЙЗЕРЛИНГ. Наконец-то, Иммануил! Я боялась, вы совсем не придете… Хотелось закончить портрет. Остались штрихи… Пожалуйста, наберитесь терпения. /КАНТ становится около дерева./ Так… Хорошо… /Рисует./ Иммануил, сегодня вы просто сияете!
КАНТ. Я счастлив, графиня, что в этом прекраснейшем из миров нашлось местечко и для меня!
КАЙЗЕРЛИНГ. В последнее время вы много работали…
КАНТ. Завершен фантастический труд!
КАЙЗЕРЛИНГ. Не знала, что вы фантазер!
КАНТ. Я попробовал дать историю Неба, основываясь лишь на данных науки…
КАЙЗЕРЛИНГ. Не боитесь повторить Декарта?
КАНТ. С тех пор многое прояснилось.
КАЙЗЕРЛИНГ. Вы кому-нибудь показали работу?
КАНТ. Издателям. Со дня на день жду корректуру книги.
КАЙЗЕРЛИНГ. Вас можно поздравить!
КАНТ. Я счастлив, графиня!
КАЙЗЕРЛИНГ. Вы — талантливый человек.
КАНТ. Я — Гений! На меньшее не согласен!
КАЙЗЕРЛИНГ. А я считала вас скромником.
КАНТ. Только столкнувшись с издателями, понимаешь: для того, чтобы написать книгу можно быть просто способным. Но чтобы ее издать, нужно быть или гением, или богатым… Я полагаю, ученый должен иметь лишь известную проницательность. В принципе между Ньютоном и любым обывателем нет большой разницы… Тогда как способность художника строить собственный мир практически непостижима наукой.
КАЙЗЕРЛИНГ. Иммануил, ходят слухи, у вас есть еще один повод для радости. Когда наконец вы сделаете предложение вашей избраннице?
КАНТ. Сегодня как раз приглашен на обед… Люблю тепло и порядок. Надеюсь, семейная жизнь даст мне и то, и другое…
КАЙЗЕРЛИНГ. И — третье, Иммануил… Так много всякого «третьего», что всего не охватишь рассудком.
КАНТ. И над этим я думаю.
КАЙЗЕРЛИНГ. Думайте. Это вы можете…
ЯНУС. А вот я сомневаюсь.
КАЙЗЕРЛИНГ. Напрасно. Я могла убедиться…
ЯНУС. Проверим еще раз, графиня! /Подмигивает ДИОНИСУ/. Пусть скажет, как бы он поступил, когда бы держал в кулаке… все мысли мира?
КАНТ. Я бы… поостерегся его разжимать.
ЯНУС. Видали, графиня! Вот он каков! /Заученно./ «О, если б в моем кулаке оказались все мысли, я бы скорее дал отрубить эту руку, чем держать ее сжатой! Я не рожден быть тюремщиком мыслей! Пусть несутся себе сумасшедшей толпой, врываются через двери и окна, сгоняя с постели больной старый мир!» /Переводит дыхание./ Фу-у… /Тихо./ Я нигде не наврал, Дионис?
ДИОНИС /тихо/. Слово в слово… Как попка.
КАНТ. Может быть, дерзко… но не серьезно.
ЯНУС /хохочет/. Серьезность, — признак замедленного пищеварения. Все предрассудки идут от кишечника. Веселый кишечник, господин Кант, — главный двигатель истории!
КАЙЗЕРЛИНГ. В самом деле, Иммануил, я нахожу, что вы здесь — противоречите логике.
КАНТ. Простите, графиня, но я могу доказать, что у нашей Вселенной есть начало во времени и пределы в пространстве…, и пользуясь тою же логикой, с тем же успехом — что Вселенная не имеет начала и беспредельна.
КАЙЗЕРЛИНГ. Это и есть пресловутые «мнимые противоречия»?
КАНТ. «Мнимыми» они стали потом, — в глазах ортодоксов, которые наложили запреты на все, что их не устраивало.
КАЙЗЕРЛИНГ. И все-таки вы не сказали, почему бы остереглись дать мыслям свободу?
КАНТ. Человек, к сожалению, склонен к насилию и в этом становится изобретательным раньше, чем станет разумным.
ЯНУС. Например, господин Кант?
КАНТ. То, что люди дают себя обмануть горлопанам, кладоискателям, устроителям лотерей, объясняется не столько их глупостью, сколько злой волей, стремлением разбогатеть за чужой счет.
КАЙЗЕРЛИНГ. Что же вы предлагаете?
КАНТ. Сперва научить человека быть рассудительным. И только потом уж… — разумным.
ЯНУС /язвительно/. А судить, кто разумен, будет, конечно же, Кант!
КАНТ. Все решит просвещение.
ЯНУС. Это еще что такое?
КАНТ. Просвещение — выход из состояния несовершеннолетия. Быть просвещенным — значит иметь отвагу пользоваться разумом без подсказки со стороны.
Появляется слуга КАНТА — ЛАМПЕ, грубоватый, медлительный, с суровым лицом солдата.
ЛАМПЕ /КАНТУ/. Господин, вас ждут к обеду.
КАНТ. Спасибо, Лампе! Еще пять минут.
ДИОНИС /сочувственно/. И ради сомнительного удовольствия жить под пятою тирана-слуги наш помощник библиотекаря вынужден отдавать свое время частным урокам!?
ЯНУС /ЛАМПЕ/. Послушай, любезный, ты так и будешь торчать здесь? Ступай отсюда! Ты слышишь? Тут беседуют господа!
КАНТ /повернувшись к ЯНУСУ/. Не могли бы вы быть повежливее?
ЯНУС. С кем?
КАНТ. В данном случае — с господином Лампе!
ЯНУС. Фу ты — ну ты! /Заученно./ «Если каждый нуль будет стремиться иметь одинаковые права, жизнь станет насквозь фальшивой. Жизнь, господа, — это кладезь радости, но там, где пьет чернь, — все колодцы отравлены!» Вот! /Переводит дыхание./ Фу-у… /Тихо./ Дионис, я нигде не наврал?
