КАНТ /сокрушенно/. Я так и не научил тебя… мыслить логично…
ВРАЧ. Ваш слуга прав. Самое лучшее было бы дать голове отдохнуть.
КАНТ. Помилуйте… разве это возможно?
ВРАЧ. В этом — ваше спасение.
КАНТ. Стало быть… мне нет спасения!
ВРАЧ. Но вам нужен покой! Как мне вас убедить, что вы себя губите?
КАНТ. Убедить Канта!? Попробуйте…
ВРАЧ /упрямо/. И попробую! /Придвигает к постели стул, садится./ Господин Кант, мне кажется, в настоящий момент вы ведете мысленный спор…
КАНТ. Браво, доктор!
ВРАЧ. Но при вашей болезни такая дискуссия — равносильна дуэли… Шпаги отравлены, и любая царапина может стоить вам жизни.
КАНТ. Резонно… А знаете, кто он?
ВРАЧ. Кто бы он ни был, он может вас погубить.
КАНТ. Даже если еще… не родился на свет?
ВРАЧ. Всякая неосторожная мысль, которую вы нацелите против себя, с намерением угадать ход противника… может стать роковой. Для меня великая честь врачевать самого Иммануила Канта! Так помогите же мне!
КАНТ. Вы считаете делом чести продлевать мои муки? В таком случае еще больший почет принесет вам моя кончина… Вы сможете говорить, что сам Иммануил Кант испустил дух на ваших руках.
ВРАЧ. Мне не до шуток. Прошу вас, попробуйте сосредоточиться на каком-нибудь безобидном предмете!
КАНТ /вздыхает/. Попробую, доктор… так и быть — ради вас… /Затихает, но потом начинает всхлипывать./ ВРАЧ. Вам хуже?
КАНТ. О, нет…
ВРАЧ /решительно/. Но вы обещали мне думать о безобидном!
КАНТ. А что я, по-вашему, делаю?
ВРАЧ. Плачете!
КАНТ. Извините… Не смог удержаться: до слез рассмешил молодой и надутый индюк! /Смеется./ ВРАЧ. О ком вы, профессор?
КАНТ. Таким представляется мне… ваш покорный слуга… лет этак тридцать назад. /Продолжает тихо смеяться./ ВРАЧ. Особенно веселиться вам тоже нельзя… Вообще — ничего возбуждающего!
КАНТ. Господи! Что же мне остается?
ВРАЧ. Вот! Вспоминайте о Господе — это всегда благотворно.
КАНТ. Знаете, почему старики всегда — более набожны? Старость… Она подступает, подобно пустыне… Не успел оглянуться… вокруг уже — ни родных, ни друзей, никого… кроме Бога. /Приподнимается на локтях, пристально смотрит перед собой в темный угол./ ВРАЧ /смотрит в эту же сторону/. Что вы там видите?
КАНТ. Странная парочка. Наверняка… поджидают меня.
ВРАЧ. Кто они?
КАНТ. Первый раз вижу.
ВРАЧ. Галлюцинация…
КАНТ. И… презабавная, я вам скажу! /Посмеиваясь, опускается на подушки./
Свет гаснет… А когда зажигается снова, на сцене — лужайка парка. На месте, где был темный угол комнаты, — два человека. Один из них, ДИОНИС, бледный темноволосый, лет тридцати пяти, в лице — нечто роковое. Двигаясь, он держит руки по швам, слегка наклоняясь вперед, шатаясь, как после болезни. Второй, ЯНУС, детина «кровь с молоком» в полубюргерской-полудрагунской одежде. В одной руке у него пакет, другой — он поддерживает ДИОНИСА.
ЯНУС /ДИОНИСУ/. Дионис, у тебя снова был приступ?
ДИОНИС /скорбно-патетически/. Янус, вся наша жизнь — сплошной приступ! Я бы давно с ней покончил, когда бы недуг не представил мне повода для поучительных наблюдений. Я терзаюсь лютыми болями! Жесточайшая рвота продолжалась недавно три дня… Я хотел умереть! Кто расскажет о тяжести, которая давит на мозг, на глаза и о том, как все тело немеет с макушки до кончиков пальцев? После таких испытаний уже понимаешь, что человек — не шедевр по сравнению с тварями, — просто культурный неженка — выродок!
ЯНУС. А вот «досточтимый» сын шорника, Кант, чтобы запутать судьбу, перекраивает свое имя «Эмануил» на древнееврейский манер — «Иммануил» — «С нами Бог»!
ДИОНИС. Кант правильно делает, что смеется над простаками вроде тебя. Над вами стоит смеяться!
ЯНУС. Он нанес оскорбление величайшему из духовидцев Европы — доктору Сведенбергу! Ты ведь сам говорил: «Кто смеется над суеверием, тот засыпает истоки собственной расы»! Кант посмел назвать Сведенберга шарлатаном и врагом разума!
ДИОНИС. Он не ошибся, ибо сам Разум является в мир неразумным путем, неся человечеству только несчастье. Мыслящий дух засоряет поры земли, лишает ее питательных соков, опустошая пространство!
ЯНУС. Но Кант назвал Сведенберга «Врагом Истины»!
ДИОНИС. Он и здесь попал в точку: с тех пор, как Сократ и Платон взялись проповедовать ИСТИНУ, они перестали быть Великими Греками! ИСТИНА угрожает существованию: в ней проявление духа больного животного!
ЯНУС. А вот некто фон Зайдлиц считает Канта «Надеждой Германии»!
ДИОНИС. Кстати, а где он, этот фон Зайдлиц, теперь?
ЯНУС. Говорят, — при дворе Короля… Давно от него из Потсдама — ни слуху, ни духу.
ДИОНИС /загадочно/. Что ж… Все решает магия обстоятельств. Обстоятельства, Янус, сильнее людей. Они всегда роковые… Много значит происхождение. Мы вот с тобой происходим из «плоти и крови»… горячечного воображения Канта… Наши тезки — небожители древних. Твой — к примеру, был в Элладе Богом дверей, и к тому же — двуликим.
ЯНУС. А твой?
ДИОНИС. Придет время… и мой Дионис превратится в излюбленное божество величайшего из сынов человеческих — Фридриха Ницше!
ЯНУС. И чем он себя обессмертит — твой Ницше? Кем же он станет?
ДИОНИС. Мессией! Светозарным пророком! Мне даже оказана честь… страдать одной с ним болезнью! Сознание этого придает мне силы терпеть!
ЯНУС. А что будет с Кантом?
ДИОНИС /выждав паузу/. Найдутся потомки, которые скажут о нем: /Подняв палец, вещает./ «Философия Иммануила Канта… принижала науку, очищая место для Бога. Она отражала бессилие обывателя и служила увековечению порядка, основанного на… угнетении масс»!
ЯНУС. Хоть сразу и не «врубиться»… но чувствую, сказано сильно! Какой после этого дурень вспомнит о Канте!
ДИОНИС. Верно… Дурень не вспомнит.
ЯНУС. Фу ты — ну ты! Ненавижу вас, умников! А его так — в первую голову!
ДИОНИС. Чем же он провинился?
ЯНУС. А пусть не высовывается! Ненавижу выскочек, которые норовят до всего докопаться! Простым людям, от них — одно беспокойство! Но Кант — хуже всех: рядом с ним себя чувствуешь… как «нагишом»!
ДИОНИС. Разве он виноват, что умнее подобных тебе простаков?
ЯНУС. Это надо еще доказать! Вот увидишь, как я его нынче припру! У меня для него есть сюрприз…
ДИОНИС /решительно/. Все, Янус, хватит! Подходим к графине.
Свет гаснет, а когда зажигается снова — видим на той же лужайке светловолосую даму, лет тридцати
