— Я сейчас, — сказал человек. Маша присела успокоить зверька… и вдруг поняла, что осталась одна. Стало жутко.
— Вы где? — закричала она в темноту, готовая заскулить точно кун.
Оставьте мое ухо в покое, — попросил Конин, чувствуя, как напрягаются мышцы. В студенческом кафе было почти пусто и никто не смотрел в их сторону.
— Ну ты, законченный круглый добряк! Каша рассыпчатая! Ты мне еще будешь указывать? — «шутник» растопырил пальцы и полез пятерней в лицо. Иван отвел руку парня. Ему почему-то сделалось весело. Не поднимаясь, он взял «шутника» под мышки и усадил на стол к пирожкам. Парень наотмашь ударил, но попал запястьем в ребро ладони, подставленной Кониным, и заскрипел зубами от боли.
— Думаешь справился? — шипел он. — Ты еще не знаешь меня!
— А ты себя знаешь?
— Знаю. Испытывал и с другими сравнивал!
— Ну и как?
— Плохо! — неожиданно признался «шутник». — Самое простое дается с трудом. Но от того, что обделила природа, еще больше хочу переплюнуть счастливчиков! Мой девиз — «Вперед и только вперед!» Главное не упустить подходящий момент. Готов тысячу раз начинать сначала. Веришь, что я своего добьюсь?
— Ну конечно, — спокойно сказал Иван и потянулся к пакету. — Можно попробовать?
— К чертям пирожки!
— Напрасно, — заметил Конин. Он уже взял один и похрустывал корочкой. — Они достойны внимания. А начинка, скажу тебе, — пальчики оближешь! — улыбаясь, он смотрел в глаза парню и думал: «Признается в бездарности — значит не все потеряно». — У тебя в жизни не было порядочной привязанности. Я угадал?
— Мне это ни к чему, — «шутник» машинально взял пирожок, сунул в рот. Бородавка на щеке заплясала.
— Правда вкусно?
— Дерьмо! — огрызок полетел в урну.
— Ловко у тебя получается, — похвалил Конин.
— Смеешься? Посмотри на себя!
— Каждый день смотрю. А что, с непривычки жутко?
Парень расхохотался.
— Да нет… Вообще-то терпимо!
— Как? Только терпимо?! — Иван ощутил подъем.
Он вскочил с кресла, забегал возле стола. — Что ты смыслишь, младенец! Взгляни на эту роскошную шею, на этот неподражаемый чуб! Где ты еще такое мог видеть? Я создан для обожания! Я не из тех, кто сгинет в бесследности! Я воздвигну себе пирамиду… Такую, чтоб и Хеопс позавидовал! Ради этого я даже готов… похудеть! Не веришь? — распаляя себя, Конин носился возле стола. Лицо раскраснелось. В голосе — звон. В глазах — молнии. Рыжий чубчик — торчком. — Не веришь? — продолжал он. — Настанет день и обалдевшие от восторга вы будете бегать за мной табунами. Я всех вас заворожу. А когда моя слава достигнет небес… я возьму и начну тяготиться ею. Одни будут думать, — манерничаю. Другие примут это за здоровое отвращение к блеску. Но мало кому придет в голову, что тяготение — это новая стадия наслаждения славой. Она — как пальмовый плод: сначала в нем делают дырочку, чтобы испить терпкий сок, а затем выворачивают наизнанку, чтобы полакомиться нежной мякотью. Что ни говори, приятно умирать сознавая, что ты всех обскакал и теперь, испуская дух, извиваешься на виду у людей!
Икая от хохота, парень корчился на столе, дрыгал ногами, стонал, не выхвати Конин пакет, он улегся бы на пирожки.
— Возрадуйся, отрок! — глаголил Иван. — Я сейчас окажу тебе честь! Дай руку. Я посвящу тебя в рыцари «Ордена привязанности!» — на мгновение он придержал в ладони холодную руку «отрока» и, когда миновала последняя фаза обычного для него мучительного «прикосновения», уверенный, что «шутник» в самом деле уже посвящен в этот «орден», Иван распрощался: «До встречи у пирамиды!» Этот спектакль и это прикосновение его совершенно опустошили.
— Постой! — молил парень. — Кто ты? Мне кажется, я тебя знаю всю жизнь. Побудь со мною еще. Хоть чуть-чуть!
Извини — сказал Ваня… Парень уже смотрел сквозь него.
— Я сейчас, — сказал человек. Щенок заскулил. Маша присела успокоить зверька… и вдруг поняла, что осталась одна. Стало жутко. «Вы где?» — закричала она в темноту, готовая заскулить точно кун. Над деревьями пролетал быстролет скорой помощи. Звук его плыл томительно медленно.
— Кому-то сейчас очень плохо, — подумала Маша и оцепенела: еще ни разу чужая беда не действовала на нее так сильно. Неожиданно в вышине что-то ухнуло. Стало светло. В звездном небе играли многоцветные всполохи. Все увидели висящий над парком феерверкер — постановщик «Праздника света». Но Машу праздник не радовал. Даже мысль, что она ошиблась, приняв феерверкер за скорую помощь, не успокаивала. Сердце сжало предчувствие непоправимой беды… Она уже видела свое Чудо опять. Рыжий сидел на корточках перед куном, чем-то его угощая. Зверек жадно ел. Человек поднялся и протянул пакет Маше.
— Берите. Горячие пирожки…
Маша не шелохнулась. Он стоял перед ней большой и растерянный, подперев одну щеку плечом, и, казалось, сам себя спрашивал: «Ну когда это кончится? Я не хотел, не хочу никому делать зло! Почему же я его делаю? Не желая того, постоянно делаю зло! Почему? Почему?
Прибрежные волны, закатываясь под плиты мостков, цокали, чмокали, точно обсасывая их снизу губами. Иван стоял на камне и улыбался. Он видел себя мальчишкой у края бетонной пустыни на астродроме детства. В те годы он завидовал всем, кто летал. С замиранием сердца следил, как из синевы, напоенной лучами, опускались «паромы», соединявшие Землю с околоземными астровокзалами, как эскалаторы выносили на горячий бетон путешественников, окунувшихся в космос.
Всматриваясь в их лица, мальчик искал отблеск счастья, которое должно было озарять каждого там, наверху. Ему казалось, что в глазах пассажиров он читает грусть от того, что приходится возвращаться на Землю. Иван улыбался этим воспоминаниям: нынче он сам готовился к Взлету.
Каждый день обнаруживал он в себе новые качества: все меньше сопротивлялись события, все отчетливее он помнил происходившее с ним во фрагментах, прожитых при иных обстоятельствах. В нем точно созрело чудесное зернышко.
— Скорее всего эти зерна заложены в каждом, — думал Иван. — Природа щедра, и такое же чудо может проснуться в любой живой клетке… если его разбудить.
Конин чувствовал, что и эта способность — будить — ему также дана. Он был совершенно свободен во всем. Но главное заключалось теперь в его даре делиться этой свободой с другими.
— Это и справедливо, и честно, — убеждал себя Ваня. — Наивысшая радость — дарить счастье всем!
Щедрость обрела для него самостоятельный смысл. Он чувствовал, как нарастает зудящая боль — мука, подобная голоду, вызванная желанием вмешиваться в существующий ход событий, и чтобы не он один, — все живое на свете так же, как он, сломя голову, бросилось в водоворот абсолютной свободы. Конин присел на корточки возле края плиты и коснулся ладонью ее скользкой зеленой одежды из микроскопических водорослей. Любое проявление жизни вызывало в нем гордость и нежность, как будто он сам был создателем или хранителем этого невероятного чуда.
— Как хорошо мне! — шептал он, присев возле камня и с нежностью гладя зеленую водоросль. — Я хочу, чтобы каждая клеточка стала свободна, как я! И пусть рухнут преграды, исполнятся вожделенные
