впервые в жизни чувствует себя неловко под мужским взглядом, что присутствие рядом молодого человека делает ее скованной. «Старость», – со вздохом подумала она, отставляя рюмку.
– Никита, – начала она серьезно. – Я очень прошу тебя – прекрати. Мне не хочется грубить и обижать тебя, поверь, я могу сделать так, что ты и близко не подойдешь. Повторяю – этого я не хочу. Но и твой вид меня тоже не устраивает, и твое выражение лица, и то, что ты слишком уж явно меня хочешь. Не возражай! – жестом она предупредила его ответ, заставив замолчать. – Когда я говорю, все молчат и слушают. Так вот. Скоро сюда приедет мой любовник, и не дай бог тебе попасться ему на глаза со своим влюбленным взглядом. Об этом даже я не могу думать без страха, а уж меня-то напугать в этой жизни может очень немногое, поверь. Давай не будем доводить Хохла до кичи, а тебя до городского кладбища, хорошо?
Телохранитель смотрел на нее широко открытыми глазами, в которых читался отрицательный ответ на эту просьбу. Он сел прямо на траву рядом с шезлонгом, осторожно взял Маринину руку и прижался к ней лицом.
– Никита, не надо. – Марина попробовала вырваться, но он держал крепко. – Так будет только больнее, понимаешь?
– Это вы не понимаете, Мэриэнн, – пробормотал Никита, не поднимая на нее глаз. – Вы не понимаете, что это такое – видеть рядом с собой женщину и не сметь коснуться, знать, что никогда не сможешь с ней быть. Вы превратили мою жизнь в кошмар, Мэриэнн…
– Если бы ты знал, сколько раз в своей жизни я слышала эту фразу, мальчик, – грустно усмехнулась Марина и погладила его по волосам. – Я порой ненавижу себя уже за то, что просто живу, понимаешь? Просто за то, что живу…
– Не говорите этого. Хотите кофе, Мэриэнн? – переключил ее внимание Никита, однако руку так и не выпустил.
– Да, пожалуй. Егор! – крикнула она, и сын обернулся, сидя на матрасе. – Тебе не хватит?
– Ну, ма-ам! Так жарко, можно я еще чуть-чуть поплаваю?
– Если вы домой, Мэриэнн, то идите, я ведь здесь, – отозвался Гена, и Ветка, придерживая Алешу рядом с Егоркой, тоже кивнула:
– Иди, конечно, мы ведь в бассейне. А ты уже с утра на улице, тебе много нельзя.
– Пусть только в воде долго не сидит, – распорядилась Марина, вставая из шезлонга и протягивая руку к парео, небрежно брошенному на столик.
Никита подал черную поблескивающую косынку с бахромой, и Коваль повязала ее вокруг бедер, сунула ноги в плетеные шлепанцы без каблука и направилась к дому в сопровождении Никиты. У крыльца он чуть замешкался, а потом вдруг подхватил ее на руки и понес в дом. Марина не сопротивлялась, хотя понимала, что совершенно напрасно дарит парню надежду на что-то большее.
Никита принес ее в гостевую комнату, внес в маленькую ванную и поставил в кабину. Коваль насмешливо прищурилась:
– И что будешь делать дальше?
– Задвину дверку и выйду, – севшим голосом проговорил Никита.
– А ты молодец, умеешь себя в руках держать. – Она провела рукой по его щеке, и Никита уловил тонкий аромат корицы.
– Вы специально это делаете? – спросил он, перехватив эту руку и прижимаясь к ней губами.
– А сам как думаешь?
– Примерно так и думаю…
– Так что насчет кофе? – поинтересовалась Марина, отнимая руку и задвигая дверку кабины.
– Сейчас сварю.
Никита ушел вниз, а Коваль, встав под воду, расхохоталась.
– Го-о-осподиии! – простонала она, закрыв руками лицо. – Какая я сволочь! Зачем это все, к чему? Уж не к тому ли, что у вас, Марина Викторовна, давненько не было мужика? Кошмар какой! Хохол меня убьет…
В кухне Никита варил кофе в медной джезве. Даша, приехавшая сегодня, как обычно, рано утром, уже заканчивала возню с обедом и с интересом поглядывала на счастливое лицо молодого телохранителя. Но когда он потянулся к полочке со специями и вынул баночку с корицей, Даша побледнела. Она прекрасно знала, кто пьет такой кофе…
– Никита… – ахнула она, уронив на пол ложку, которую до этого взяла, чтобы перемешать что-то на сковороде. – Ты знаешь, что творишь?
– Вы о чем, Дарья Семеновна? – весело спросил Никита, не отрывая глаз от шапки пены, поднявшейся над джезвой.
– Что ты делаешь, мальчик, остановись, пока не поздно! – Даша присела, подняла ложку и, бросив ее в раковину, снова уставилась на телохранителя. – Если Женька узнает, то ее-то не тронет, а вот тебя…
– Смешная вы, Дарья Семеновна! – пожал плечами Никита, осторожно переливая кофе в чашечку и добавляя сливки. – А если я люблю ее?
– Ты – да, верю, – кивнула домработница. – А она? Как думаешь? А вот я знаю – я у нее в доме много лет проработала, всякое видела, уж поверь. Она никого не любила, кроме Егора Сергеевича. Никого – даже Женьку.
– Это его проблемы! – отрезал Никита, чуть покраснев.
– Ну, а как же! Его, милый, его. А станут твоими, поверь мне. Никому еще Женька не спустил попытки сблизиться с ней. И тебе не спустит. Я тебе говорю, как мать сказала бы, – отступись, это не для тебя женщина.
Никита делал вид, что его совершенно не трогают Дашины слова, спокойно раскладывал на подносе салфетку, ставил чашку. Даша только головой качала, глядя на его манипуляции.
– Дурак ты, Никитка, коль не понимаешь. Думаешь, с тобой по-другому будет? Не обольщайся. Я ее люблю как дочь родную, но и знаю, что она за человек. Покойный Егор Сергеевич столько за годы брака вынес, что не дай бог никому. У нее характер невыносимый, она своенравная, упрямая, жестокая. Уж даже если Женька от нее белугой ревел, то тебя, пацаненка, она сломает как сигаретку, если что.
– Наговорите тоже, Дарья Семеновна! Что я – ребенок? Мне двадцать девять лет!
– Ну, так до тридцати-то можешь и не дожить. – Даша только махнула рукой, поняв, что разговор с влюбленным парнем ни к чему не приведет, и решила поговорить об этом с самой Мариной Викторовной.
Никита же подхватил поднос и легко взбежал с ним по лестнице на второй этаж, постучал в дверь:
– Можно, Мэриэнн?
– Да, заходи, – раздалось из спальни.
Коваль уже немного успокоилась, причесала мокрые волосы и переоделась в черное короткое кимоно, расписанное сосновыми шишками и цветами сливы. Когда телохранитель вошел, она сидела, прислонившись спиной к высокому кованому изголовью кровати, поджав под себя ноги, укрытые светлым тонким пледом. Никита опустил поднос на край постели, сам сел прямо на пол и спросил, глядя, как Марина взяла чашку и поднесла к губам:
– Я не положил сахар, правильно?
Марина промолчала, чувствуя, что сейчас заплачет непонятно от чего. Допив кофе, она поставила на поднос чашку и поежилась:
– Здесь холодно или мне кажется?
– Здесь жарко, – удивленно протянул Никита. – А у вас горит лицо. Вы здоровы, Мэриэнн? – Не дожидаясь ее ответа, он нагнулся и коснулся губами лба: – Ого! Да у вас температура!
– Все может быть, – отозвалась она, плотнее заворачиваясь в плед. – Видимо, лишнего в воде посидела.
– Я сейчас доктора вызову.
Никита убежал, а Марина легла, свернувшись в клубок и стуча зубами. «Мне только этого не хватает! – подумала она зло, стараясь унять противную дрожь во всем теле. – Как я так умудрилась? Июль, жарища – а я простываю!»
Простуда оказалась серьезной, с высокой температурой и бредом, Марина больше недели
