— «Ну, почему, Максюша… — продолжал нудить своё Вован. — Давай-ка выпьем за летающие тарелки, стаканы, кружки, стопки, протчую посуду! Мне как раз нужен такой вот человечек, как ты. А то, если и есть тут у нас кто стоящий, то — бабы…
А с них какой толк! А преподы — все волки! Чужие они, совсем чужие! Вот, слава вашему Б-гу, погнали этих досов и недоумков, что затесались…» — «Погнали… Ну, и что, что погнали… тебе-то что!» — Максим говорил как в тумане и только думал, как бы ему осторожно свернуть беседу и уйти домой. На языке вертелось: «Если это всё тебе такое уж чужое, Зейфер, то — что ты тут делаешь? Почему не вернёшься домой?» Но он знал, что говорить этого никак не следует. То, на что по пьянке намекал Вован, то, что он сказал об изгнанных преподавателях, повергло его в шок, но он собрал всего себя в кулак и ничем своих чувств не выдал. Но то, что самоваричи уже узнали про руллокаты и про отца Ирми, который хочет открыть здесь фирму по их изготовлению, повергло Максима в уныние. На помощь пришла Дарья: наклонившись над ними и игриво поведя плечами, она пропела: «Ладно, мальчики…
Проехали…» Неожиданно Максим увидел, что не только Вован, но и Дарья пьяна — не придуривается, не разыгрывает его, по обыкновению, а по-настоящему пьяна! «Вот откуда их такая откровенность!.. Тоже мне, Штирлицы грёбанные!» — подумал Максим.
Он встал, извинился и направился в туалет, а оттуда прошёл к запасному выходу.
Идя к дому через пустырь, он с ожесточением прокручивал в голове этот разговор и одну и ту же мысль: «Интересно, кому понадобился этот щадящий блиц-гиюр, — чёрт их побери! — и, главное, эта «малина»!..» Как бы в ответ, перед глазами в который раз встало зрелище: Пительман с приторной ухмылкой маячит на фоне пыхающего самовара. В ушах зазвучал пронзительным колокольчиком смех Дарьи.
Смутно мелькнула мысль, что такая женщина может и вправду притянуть к себе как магнитом, он где-то понимал Ирми и сочувствовал ему. Он впервые подумал о том, что она, конечно же, не в университете английский так классно освоила. Наверняка, это был серьёзнейший спецкурс.
Дома Максим увидел, что Ирми в пижаме сидит, пригорюнившись, на кухне. Перед ним ополовиненная бутылка водки и полупустой стакан. Лицо красное, воспалённое.
«Ты что, друг? Решил применить на практике российские традиции? Ты же болен!
Какая у тебя температура?» — «Надо приходить в норму… Дарьюш говорила, что так у вас в России лечатся. Надо, надо в норму приходить…» — бормотал он, и лицо его краснело с каждым глотком. Максим силой отобрал у него бутылку и стакан и сердито потребовал немедленно лечь в постель: «Я же чувствую: у тебя сильный жар!
При температуре этого ни в коем случае нельзя, дурья ты башка!» — последние слова Максим в сердцах выкрикнул по-русски. Но Ирми, набычившись, молча качал головой, потом поднял голову и громко, отчётливо выговорил: «Дурья ты башька!
Дурья — это Дарья? Да? А Башька — это кто?» С большим трудом Максим вывел его из кухни и уложил в кровать, укутал одеялом и включил отопление. Увидев, что тот почти засыпает, он медленно и тихо произнёс:
«Ирми, нам больше в «Самоваре» даже близко нельзя появляться! Поправляйся, и тогда поговорим… Э-эх! Наломал же ты дров…» — уже по-русски пробормотал он в сердцах.
Ирми рванул на машине в сторону широкой скоростной магистрали, отделяющей Меирию от Эрании. Он опаздывал на свидание, и ему было неловко: он очень не любил неточность и необязательность. Арценская безалаберность так и не стала его привычкой, и он не хотел показаться Дарьюш человеком необязательным. Через пять минут машина лихо подкатила к «Самовару». Дарья уже лениво прогуливалась вдоль здания, поглядывая на часы.
Усаживаясь в машину рядом с Ирми, Дарья пристально, с лаской, смешанной с упрёком, взглянула на парня и, помолчав, задумчиво протянула: «А у меня, между прочим, крутая идея! Мы с ребятами в «Бокер-Эр» сегодня прочитали интересную вещь — и что важно, все-всё поняли! Представляешь, какой успех?» — И Дарья искоса лукаво и с торжеством глянула на Ирми, который в это время внимательно смотрел на дорогу и только рассеянно улыбался. «Теперь мы знаем, — продолжала Дарья, — Парк закрыли на ремонт, но самые крутые уголки функционируют. «Цедефошрию» ты, конечно же, знаешь: это лицо эранийского Парка. И — по большому секрету — его будущее! Но вот один новый уголок ты точно ещё не знаешь — вот туда мы с тобой нынче и направимся. Нам о нём Офелия рассказала!.. Ты же знаешь — в «Самовар» сейчас приглашают разных важных и интересных персон. Вот и Офелию!.. Так вот, она нам очень тонко намекнула, что там будет после Великой Реконструкции… Ой, Ерёмушка, только никому не говори, что я тебе сказала! Так вот… там будет одно очень элитарное место, куда не все, а только особо посвящённые и приобщённые смогут попасть. А сейчас это… простенько и со вкусом — «Романтические гроты»!' Ирми чуть не врезался в притормозившую перед ним на красный свет машину, но вовремя нажал на тормоз и буркнул: «Чуть аварию не сделал…» Дарья незаметно прижалась к нему, но он осторожно отстранился: «Я же просил не создавать аварийную ситуацию…» — «А я хотела тебе рассказать о том, какие люди приходят к нам! Неужели тебе неинтересно?» — «Мне интересно не сделать аварию. Я бы хотел пригласить тебя в «Шоко-Мамтоко» в центре Эрании, недалеко от ирии и Центрального Торгового Центра. — «Нет, я хочу в «Романтические гроты»! Мы с тобой к Забору уже ходили! Помнишь? — слушали там и «Шук Пишпишим», и «Шавшевет».
А эти забавные картинки на Заборе! — класс!!! Лучше, чем в телевизоре! Сегодня, говорят, там снова дают «Петек Лаван» — кстати, овечий цирк. Оттуда ближе всего в «Гроты»…' — «Да не хочу я в эти «Гроты»…' — нерешительно пробурчал Ирми; ему уже довелось читать о них в «Бокер-Эр», и он понял, что к этому месту даже приближаться не стоит. — «Но я очень хочу тебя туда сводить!» — решительно заявила Дарья, глянув на Ирми своим особенным взглядом, желая разом отмести все возражения.
Ирми, вздохнув, свернул в сторону Парковой площади. Через считанные минуты он припаковал машину, и они вышли на вечернюю площадь. Ирми подумал, что если бы не Дарья, он бы не скоро увидел Бесконечно-великий Забор, эту странно мерцающую стену, уходящую далеко ввысь и огибающую площадь. «Хотя бы за это — огромное спасибо Дарьюш… А интересно, что за оптический эффект они используют?..» — подумал Ирми, разглядывая Забор и почти не слушая, что щебетала ему почти прямо в ухо Дарья: «А ещё… нынче в «Цедефошрии» крутое ночное представление… Вот после «Гротов»…' — и она загадочно стрельнула в него блеснувшими стальным клинком глазами. — «Дарьюш, мы в «Цедефошрию» принципиально не ходим! Я тебе об этом уже говорил!» — решительно мотнул головой Ирми, даже не дослушав. — «Что я слышу, Ерёмушка!? Ты не любишь силонокулл!? — воскликнула Дарья. — Ведь это самое крутое в Арцене! То, что так поэтично называют струёй! Не-ет, так нельзя!
Место современного человека — в струе! Офелия знаешь, как расхваливает силонокулл! Самое модное и прогрессивное музыкальное течение во всём мире! А Клим Мазикин… Знаешь, кто это такой? Между прочим, тоже из России… в смысле — корни. Его тоже к нам в «Самовар» пригласят! Адон Пительман сказал нам, что скоро он пожалует в Арцену — и тогда… — она искоса глянула на закаменевшее лицо Ирми. — Нет, ты просто обязан сводить меня в «Цедефошрию», в ресторан «Таамон-Сабаба».
Ты ж «американец»: на «Цедефошрию» и на «Таамон-Сабаба» с девушкой тебе должно хватить денег!»
Они огибали Забор, мимо них сновали толпы эранийцев. Дарья старалась потеснее прижаться к Ирми, обвивала его талию рукой, заглядывая ему в глаза. «Нет, Дарьюш, — неожиданно твёрдо произнёс Ирми и отстранился от неё, стараясь не встречаться с нею глазами. — Не уговаривай! В «Цедефошрию» я не пойду, в «Таамон-Сабаба» — тем более! Даже не проси! И не в деньгах дело!» Они остановились, застыв друг против друга. Ирми проговорил ещё твёрже, в его синих глазах сверкнули молнии: «Я не люблю над- мелодическую и над-ритмическую музыку и рестораны типа «Сабабы» не посещаю, и ты это отлично знаешь! Я мог бы пойти с тобой в «Цлилей Рина», если бы не закрыли на ремонт. Вот туда — с удовольствием, и никаких бы денег не пожалел… Если уж ты решила к нашим традициям приобщиться…» Глаза Дарьи засверкали всеми оттенками стального клинка, когда она повысила голос почти до визга: «Да ты что, к фанатикам? Не-ет! Ни за что!» Ирми резко остановился и выпростал свою руку из-под руки прильнувшей к нему Дарьи. Спохватившись, она сменила тон на проникновенный: «Пойми, Ерёмушка, нам
