Машина подлетает; тащу бревна.
— Задний ход! Вали!
Я набил себе мозоли на ладонях уже в первые ми-
нуты. Руки разбиты черенком лопаты до крови. Обли-
вался потом на жаре, хотел пить, стал задыхаться…
А машины шли, шли… Я бросался, кричал «вира», та-
щил…
Нет, до чего же он тяжелый, бетон! Липкая се-
рая, перемешанная с камнями масса. Полную лопату
почти невозможно поднять. Хоть бы минуту передыш-
ки. Нельзя: очередь, очередь машин.
…Уже я не мог поднимать лопату, с ужасом ду-
мал: а вдруг не выдержу до конца смены? А вдруг по-
паду под бадью? Похолодело сердце. Надо выдержать,
надо справиться! Шоферы были разные: одни весе-
лые, бесшабашные — они с лету открывали кузов так,
что вылетало почти все; другие медленно пристраива-
лись, у них бетон нехотя полз и половина оставалась в
кузове. Я махал, махал, чуть не выворачивая руки.
Ух-х!.. Работка!
Надо выдержать, надо выдержать! Выдержать!
Вытирал кровь с рук о штаны, боли не чувствовал;
соленый пот заливал глаза и больно ел их — нечем вы-
тереть: все мокрое от раствора и пота. Волосы перепу-
тались, лезут в глаза. Выдержать, выдержать!
78
Так шел час, так шел второй, третий… Я уже лез
под бадью, забыв об опасности. Крановщик недоволь-
но сигналил и тормозил. Когда же перерыв? Когда же
хоть чуть убавится машин? А они шли, а они шли…
Неужели не выдержу?
ЛИВЕНЬ
И в этот момент грянула гроза. Налетели низкие,
пепельно-тревожные облака, захватили все небо, солн-
це мигнуло и погасло, красное, насовсем, и наступила
ночь. Молния брызнула над самыми стрелами кранов,
хлестнул ливень, забарабанил по голове, пронизал на-
сквозь холодком. Здесь, на поднебесной эстакаде, я
был как на открытой сцене.
Я осмотрелся: все заволокло сизой пеленой дождя,
хлещут и пляшут по эстакаде тысячи капель, молнии
сверкают, и, кажется, пахнет серой. Машины зажгли
фары. Идут, идут…
Мокрый до костей, одуревший, вода течет, глаза
заливает! Дождь освежил меня, и я вдруг понял, что
выдержу. Выдержу!
Шоферы, казалось, пришли тоже в азарт. Взглянул
наверх — крановщик в будке скалит зубы, одобритель-
но кивает: давай, давай!
Вот он какой, этот колосс-кран! Я до сих пор его
видел только на картинках. Даже не верится, что
это он и я! Он подчиняется взмаху моей руки, под-
нимает бадью, как пушинку, когда я кричу «вира», и
кладет ее осторожно, легкими рывками, когда я
приказываю «майна». Машина слушается меня! Я не
боюсь ее!
Вспомнилось, как на беговой дорожке на длинную
дистанцию бежишь и на середине пути чувствуешь,
что все, сейчас упадешь. И, если пересилишь себя, при-
79
ходит второе дыхание. Дождь принес мне второе ды-
хание!
Силы, силы! Я впервые в жизни понял, почувство-
вал, что такое настоящая работка, с ветерком, с соле-
ным потом в глазах. Шоферы что-то весело кричали —
за шумом дождя я не слышал. Снизу Николай, сжав
руки в один кулак, показывал мне над головой — на-
верно, говорит: хорошо, дело идет. Вот он, бетон, на
моих глазах превращается в быки — их я тоже видел
только на картинках. Весь бетон идет через мои руки.
От меня зависит работа всей бригады, от бригады —
Иркутская ГЭС. Ну!..
Ливень. Ночь, огни. Прожекторы загорелись и про-
низали дождевую мглу. Грохот. Возбужденные люди,
соленые шутки. Эх, дайте нам горы, мы горы перевер-
нем!
А люди себе работают, делают все, что надо. Это я
одурел и пьян, как от вина. А они просто работают,
словно так и должно быть — дождь, ветер. Рыжий Ни-
колай копошится внизу, дергает бадью за веревку;
девушки в свете прожекторов нагибаются и разгибают-
ся; сколько я ни подаю им бетона, они его уклады-
вают, он идет как в прорву. И мне показалось в эти
мгновения, что они, эти люди — шоферы, крановщи-
ки, наши бетонщики,— какие-то преображенные, кра-
сивые, не те мелкие и безразличные, каких я видел до
сих пор…
Дело спорилось, я уже готов был петь и жалел, что
дождь прекращается. Все равно вымок до последнего,
купаться так купаться! Сколько времени прошло в
этом грохоте? Час, два, сто, вечность?
И в этот момент поток машин прекратился. Я даже
испугался. Стало вдруг тихо-тихо, слышно, как о по-
мост постукивали редкие, последние капли дождя.
