шел свей путь и «клад» в жизни…
Днем и ночью я слышу гудки поездов. Одни — на
восток, другие — на запад. Что будет со мной, зачем я
приехал сюда? Да, я могу заставить себя не ныть и не
пойти за бюллетенем. Но есть ли в этом смысл?
Какая же дорога в жизни яснее и прямее? Та, по
которой идут Юна и Витька за широкими спинами
своих отцов, или та, которую пробивают себе Ленька,
Дмитрий Стрепетов, Тоня с соколиными бровями?
Моя тропинка в мир светлых и прямых дорог,
где ты?
ШИШКА
Я медленно укладывал в свой потрепанный чемо-
данчик носки, рубашку, мыло, а сам все силился
вспомнить: что я забыл самое главное? Что-то очень
ценное, интересное и важное, и я никак не могу вспом-
нить, что же. Потом вспомню, да будет поздно…
Вдруг мне почудилось, что Захар Захарыч при-
стально и зорко следит за мной. Я молниеносно обер-
нулся. Он спал по-прежнему, подложив под щеку ла-
донь; седые волосы его казались серыми на бело-
снежной наволочке.
Было очень тихо. Я перевел дыхание, оглядел ком-
нату, оглядел свою кровать. И тут словно светом про-
низало память: мысль, радостная оттого, что вспом-
нил наконец, и мерзкая, неприятная оттого, что вспом-
нил именно то, что я старался забыть.
Шишка! Кедровая шишка, покрупнее, на камин…
Да… Шишка…
Я сел на кровать.
И тут я увидел, что Захар Захарыч не спит. Он по-
92
тянулся, спустил босые жилистые ноги на пол, слад-
ко зевнул. Я захлопнул крышку чемодана.
— Наводишь порядок? — простодушно спросил
старик.— Это хорошо… Ты не помнишь, у нас селед-
ка осталась? Что-то соленого захотелось.
Видел он или нет? Впрочем, какое мне дело, мне
все равно.
А Захарычу хотелось поболтать.
— Ну, как работка на стройке? — спросил он, под-
саживаясь к столу и добывая селедку.— Привык уже,
нет? Домой не тянет?
— М-м… («Видел! Потому и спрашивает!»)
— Это всегда. Тянет. Вот поверишь, Толя, я, когда
сюда впервые попал, бежать хотел. Тогда еще ни черта
не было: болото, слякоть, грязища, лихорадка — ах,
будь ты неладна! Поглядел я, поскреб в затылке — да
за чемодан. Потом — нет, думаю, погожу немного,
разберусь. Так по сей день и разбираюсь. Вот так…
— Гм…
— А я… — Он выбрал самую брюхатую рыбину,
ловко разодрал ее.— А я гляжу на тебя: тяжело тебе.
— Нет, почему? («Нет, кажется, не видел, по то-
ну чувствуется, что не догадался».)
— Тяжело! А ты не горюй,— добродушно и ласко-
во сказал он.— Не горюй. Все будет как надо. Вот…
м-м… ишь, сколько икры нагуляла… Вот ты правиль-
но делаешь, очень правильно: в самую жизнь, в самую
бучу, смело. И дальше будь смелым! Трусят все, но вы-
казывать трусость — вот что человека недостойно! По-
верь, сколько я трусов перевидел, сколько хоть бы и в
этой самой комнате бегунов перебывало! Поверишь,
бывало, приедет, недельку пофинтит, мозолишко на-
бил — хлоп!— и до дому! Ты можешь мне не поверить,
просто дивно! А все это, по-моему, трусость, все это
страх.
93
— Захар Захарыч, вы на многих стройках быва-
ли? — попытался я перевести разговор.
— Быва-ал… Всего насмотрелся… О чем мы говори-
ли? Да, о текучести. Вот сколько я ни присматривал-
ся — самая большая текучесть кадров на стройках. Это,
видишь ли, пробный камень в нашей жизни. Стройка—
это сейчас фронт. И всякая дрянь тут не задерживает-
ся… Да ты не болен ли? Садись, рыбы покушай. Слав-
ная еда, демократическая, во-он, вишь, какая добрая!
Садись!
Жар поднялся у меня в теле. Мысли мои били в на-
бат. Значит, он видел, как я собирался? Или этот раз-
говор случайный? Я пристально посмотрел в его лицо,
а старик спокойно обдирал рыбу, раскладывал косточ-
ки по газете и болтал уже о другом:
— Шишек в жизни валится много. И ты будь готов.
Ох, сколько еще шишек набьешь, пока приладишься!
Здоровых — во! — с кулак! Но от них башка крепче…
Что ты ничего не ешь? Скучный какой-то. Пошел бы
погулял лучше, чем в чемодане копаться.
«Видел! — ужаснулся я.— Все видел! Он играет!»
— А впрочем, я сам пойду. Разоспался, нехорошо.
«Не видел,— отлегло у меня от сердца.— Иначе он
бы меня не оставил».
Захарыч действительно ушел, а я выгрузил из че-
моданчика носки, мыло, засунул чемодан под кровать,
