и все во мне дрожало, колотилось. Я не мог оставаться
один, я не мог уже ни о чем думать: это было мучи-
тельно.
Я запер дверь и постучался к Леньке. К счастью, он
был дома.
Изредка я бываю у него. У Леонида есть старень-
кий патефон и стопа пластинок.
Он всегда радостно встречает меня, торжественно
усаживает на табурет, осторожно, словно священнодей-
94
ствуя, заводит патефон, несколько раз проверит иголку
и только тогда запустит. Положит руки на стол — боль-
шие, корявые, мозолистые,— склонит на них голову и
задумчиво, грустно слушает:
С неба звездочка упала
на сарайчик тесовой.
Отдай, милый, мне колечко
и платочек носовой…
Это его страсть. И я слушаю впервые так много и
такие дивные русские песни. Я был равнодушен к ним
в Москве. А вот тут, в Сибири, в этом мужском обще-
житии с бурыми ковриками и фотокарточками по сте-
нам, со скрипучим полом и низкими потолками, в ис-
полнении этого допотопного, шипящего патефона они
меня трогают и волнуют до слез чем-то таким человеч-
ным, до сих пор мне неизвестным, щемящим и огром-
ным. Я слушал, и мне уже казалось: ничего, все будет
как надо. Да, я подожду, я посмотрю, что будет… Ре-
шено.
Не знаю, как устроены Ленькины эстетические вку-
сы, но у него рядом с русскими песнями мирно ужива-
ются арии из оперетт. Из этих вот:
Без женщин жить нельзя на свете, нет!
Скоро ты будешь, ангел мой,
Моею маленькой женой.
Их Ленька тоже слушает грустно, задумчиво, под-
перев щеку кулаком, ласково и бережно протирает спе-
циальной тряпочкой и прячет в конверты.
«БЕЗ ЖЕНЩИН ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ НА СВЕТЕ»
Поэтому мы отправились в женское общежитие.
Только теперь я понял хитроумную тактику Леони-
да: недаром он на танцах познакомил меня с Тоней.
95
Тоня с соколиными бровями и Ленькина любовь Тама-
ра — подруги, живут в одной комнате.
Мы заявились, расселись на кроватях, и Леонид
сразу же начал переругиваться с Тамарой (это у него
такая манера ухаживать).
— О! Связала утюг нитками, голова! Сказано,
бабы!
— Как ни связала, да сама!
— Погорят, глупая! Надо проволкой. Эх, хозяева!
— Нам и так хорошо, а кому не нравится, у того
длинный нос тряпки просит.
— Эй ты, сама длинноносая!
— А тебя зависть берет! А ну, вон отсюда, чего рас-
селся? А то как закачу доской! Пришел, ну и сиди и не
суйся не в свое дело.
— Давай починю. Проволка в этом доме есть?
— Обойдемся без помощников.
Тамарка злая, энергичная, все у нее в руках так и
кипит; старенький электрический утюг у нее накален
так, что от платьев пар столбом взлетает и только слы-
шится «ж-рр», когда она проводит по тряпке.
Она на третьем участке мастером; может, потому и
тон у нее такой безапелляционный, командирский. Кос
у нее нет, торчат жалкие хвостики, которые ей совер-
шенно не идут, и вообще она совсем еще девчонка.
— Тонька, гладить больше нечего?.. Хорошо. То-
гда, огородное пугало, снимай штаны.
— И-иди ты!
— Снимай штаны! Кому говорю? Оба снимайте.
Когда гладили? Семь лет назад, после дождика в чет-
верг? Думаете, мы с вами, такими, на танцы пойдем?
Снимай, пугало, а то утюгом поджарю!
— А-а-а!
Ленька визжит, Тоня хохочет, мы покорно снимаем
брюки и, оставшись в трусах, полностью обезоружены.
96
От брюк идет пар столбом, на них появляются острые,
как лезвие, складки. Ленька смущенно почесывается,
а я разглядываю комнату.
Как у них чисто — до приторности! Белоснежные
занавесочки, салфеточки, покрывала на подушках, ков-
рики, всякие бумажные цветочки, картинки по стенам,
зеркальца, флакончики… На почетном месте приколо-
та страница из журнала мод. Тоже — изобразительное
искусство! Сказано, бабы!..
В комнате три кровати. Тамара живет с сестрой. Это
странная, приветливая, но очень застенчивая девушка,
она только что окончила десятый класс и готовится в
заочный институт. Когда меня знакомили с ней, она
робко выбралась из своего угла, из-за стола, покрасне-
ла как мак и шепнула, не подавая руки:
— Оля…
