горячую картошку в газетных кульках. А если поезд
останавливается на глухом разъезде, можно нарвать
цветов, в двух шагах от полотна найти гриб или зем-
лянику и покидать мяч.
На одной станции поезд осадили бродячие цыгане.
Грязные, жилистые, живописные, с кучами голопузых
ребятишек и ленивыми собаками, они куда-то ехали,
какие-то у них есть свои цели…
Я никогда их не понимал. Что за сила заключена в
этих черных крепких мужчинах, в их смуглых и кост-
лявых женах? Что заставляет их двигаться, двигаться?
Сегодня они не знают, что будут есть завтра, мерз-
нут, мокнут, унижаются, попрошайничают, а попробуй
предложи им пойти в артель детских игрушек! Сколько
надо беззаботности и еще чего-то, чего я не понимаю,
чтобы жить вот так просто, «подобно птицам небес-
13
ным», между небом и землей, и не пропасть, не угомо-
ниться! Тут ты один раз боишься поехать и думаешь-
гадаешь, оставляешь лазейку, чтобы в случае чего
удрать. А они кочуют и кочуют. Не работают, не сеют,
не жнут, а живут, родятся и умирают в пути.
— Молодой-красивый, давай погадаю! Положи на
ручку рубль, всю правду скажу!
Свистел милиционер. Цыганки бегали, ныряли под
вагоны — и опять лезли с каким-то отчаянным нахаль-
ством. Может, потому, что стоянка была всего пять ми-
нут.
Одна страшная старуха пристала ко мне. У нее бы-
ли черные, потрескавшиеся босые ноги. Она шлепала
ими по бетонной платформе и, тряся своими бесчислен-
ными юбками, шла за мной вдоль всего поезда, забега-
ла и с одной стороны и с другой:
— Положи на ручку рубль! Ай, какой жадный!
Дай бедной цыганке на хлеб! Всю правду скажу!
Мне было неловко и больно. Она почти умоляла:
— Ну, хочешь, скажу, где у тебя деньги? Вот в
этом кармане. Вот тут они, тут?
Это поразило меня не на шутку: деньги точно ле-
жали у меня в правом кармане. Уже потом я сообра-
зил, что, наверно, непроизвольно придерживал рукой
этот карман.
Ее нужно было прогнать, но у меня не хватило ха-
рактера. Я дал ей три рубля и таким образом узнал,
что мне предстоят дальняя дорога, интересы в казен-
ном доме, возле меня бубновая дама, но на сердце у
нее червонный король. После этого старуха выдернула
у меня волос, положила его на зеркальце и потребова-
ла еще три рубля. К моему счастью, поезд тронулся.
Проехали, наверно, остановок пять, пока я не ре-
шил глубокомысленно, что жить на свете паразитом —
это мерзость. И что, если бы не было в мире вот таких
14
нищих, продавцов открыток, гадалок, мир стал бы чи-
ще, лучше…
Эх, старуха, старуха! Ведь не так уж трудно уга-
дать, что все мы в дальней дороге, и каждому пред-
стоят дела в казенном доме, и у каждого, пожалуй, на
сердце лежит бубновая дама. Все мы одинаковые, хотя
и все мы очень разные!
В НАШЕМ КУПЕ
Третий день стучат колеса. Счет километрам уже
ведется на тысячи, сыграна сотня партий, выпиты де-
сятки стаканов чая, мы пригляделись друг к другу,
привыкли.
Васек — озорной, разбитной мальчишка, он мой
сосед по демократической третьей полке. Стройнень-
кий, легкий, голосистый, любит стихи, обожает залезть
под потолок и петь длинные песни. Васек ничего не
боится в жизни, кроме милиционеров. Дома осталась
только глухая бабка, которой он «мешал жить»; он
поехал в Сибирь не за деньгами, не за теплым местом,
не за славой, а просто из одного желания увидеть раз-
ные земли.
У него и вещей с собой нет никаких: пиджак да
торбочка с сухарями. Как воробышек вышел на стан-
ции, купил стакан голубики или орехов, поклевал — и
сыт. Васек — великий фантазер. Услышал от соседа-
солдата, что в Могилеве, где служил тот, «жизнь — чи-
стый рай: два рубля метр колбасы», это ему понрави-
лось, и он выдумал целую сказочную страну:
— Толь, а Толь! И там, в этой стране, стоит дерево,
и на нем растут пирожные. Сверху свежие, бисквитные,
аж теплые… а внизу уже сухие, наполеоны. Скажи,
здорово?
— Спи, чертенок!
15
— А в дерево воткнута палка, на ней сидит попу-
гай и читает стихи Долматовского. А мы лопаем пи-
рожные и говорим ему: «Попка дурак!»
Васек не имеет секретов; жизнь его на виду, и весь
вагон знает, что у него всех капиталов семьдесят руб-
