– Не дождешься! – отвечает Он в рифму и машет мне снизу рукой.
Когда я спускаюсь вниз, Он стоит у распахнутого окна кухни и грызет какую-то травинку. Низкое вечернее солнце как раз за Его головой, лучи его смешались с медью взлохмаченных волос, окружая голову огненным нимбом. Ох, боги мои…
– Ну, что же не бьешь? – тихо говорит Он, пряча глаза.
– Да рука на тебя такого не поднимается, – вздыхаю я.
– Знаешь, – еще тише, почти шепчет, – не надо так, пожалуйста… Те же лорды смеются – мне как сквозь воду, а от тебя больно услышать даже просто, как вчера: «ты не потряс меня»… не знаю, почему.
– А ты думаешь, стала бы я простую бездарность тряпкой по всему дому гонять? – отвечаю я тоже шепотом. – Отвернулась бы и забыла. А твои песни мне душу переворачивают, потому и не могу слушать, как ты – Ты! – лажаешь…
Смотрит в сторону… А я стою и жду непонятно чего, словно вот сейчас Он рассмеется и обнимет меня, и сразу вся эта беготня с метлой по разрушенным перекрытиям обратится просто в игру, затеянную двумя друзьями от избытка энергии.
Так поступил бы Флетчер. Но Он не Флетчер, и наивно ждать от Него таких же реакций – ни разу не видела я даже тени улыбки на этом неправдоподобно красивом лице.
Вместо этого Он наклоняется и целует мою руку – у запястья, с внутренней стороны. Так, а этого Он откуда набрался?
– Зря ты это, – резко говорю я. – Таким жестом и оскорбить можно. У меня руки всегда были чистые.
– Что? – не понимает Он.
– Так целуют шрамы, – объясняю я нехотя.
– Какие шрамы?
– От бритвы. А иногда, – теперь моя очередь прятать глаза, – от гвоздей.
– Не понимаю…
– И очень хорошо, что не понимаешь, – кстати, я ничуть не удивилась бы, если бы за Ним числился и этот непростительный грех. Но Он не носит браслетов, и нетрудно увидеть, что запястья Его так же чисты, как и мои, без единого следа порезов.
– Эко лихое мудерсло… – вырывается у меня почти непроизвольно.
– А это что за ругательство? – тут же откликается Он.
– Это не ругательство, – невольно улыбаюсь я. – Это когда-то давно, еще детенышами, мы играли в магию. Было такое правило: в придуманном заклятье все согласные заменяются любыми другими, гласные не трогаются. И один мальчишка сделал заклятье: «Да станет это живое существо ледяным мороком». Через три дня заклятье знали наизусть абсолютно все…
И тут я впервые за все время вижу Его губы, чуть дрогнувшие в доверчивом подобии улыбки!
– Кажется, я понял, – и свет из бирюзовых глаз. Вот честное слово, именно из-за таких улыбок – только чуть поярче – и убегают из дому разные Нелли и Маэстины…
– Брат мой… – срывается с моих губ еле слышно.
– Лиганор! – я вскидываю голову. – Слушай… Если ты обещаешь мне одну вещь, клянусь тебе чем угодно, что сегодняшняя история в «Вечном зове» никогда не повторится.
– Обещаю, только скажи, что именно…
– Танцуй под мою гитару перед людьми – и я буду петь, как пою только по ночам.
– Ты в самом деле этого хочешь? – замираю я.
Наши взгляды встречаются – и одними губами, как молитву, Он произносит:
– Все в твоей власти…
С торжествующей улыбкой я погружаю обе руки в шелковистую медь:
– Ну смотри у меня! Будешь во время концерта, как это у тебя водится, из бутылки с пивом отхлебывать – разобью ее без всякого сострадания!
Терцет II. УТЕШЕНИЕ ДУШИ
Пожалуй, он был бы даже красив, этот рыжеволосый парень, если б не копировал так старательно Лугхада. Впрочем, чушь – он явно переигрывает. То, что у Лугхада – нечеловеческое напряжение, полнейшая, до последней капли, самоотдача, у этого типа стало банальной истерикой. Смотреть на то, как он закатывает глаза и потрясает огненно-рыжими нечесаными патлами, мне еще более неприятно, чем на их предыдущий номер, когда он скакал вокруг черненькой девочки с гитарой, как сибирский шаман на рабочем месте, потрясал бубном и орал, заглушая песню, что-то нечленораздельное. И такое ощущение, что волосы у него крашеные, хотя с чего бы… Но уж больно яркий оттенок, особенно в сравнении с темной медью Лугхада, которая наливается живым огнем лишь в лучах света.
Лугхад сейчас шляется где-то по кабакам совсем в другой части города, а может быть, сидит на полуобвалившейся башенке нашего «замка ужаса» и сверху меланхолично взирает на вечерний Кармэль. Во всяком случае, вечер сегодня пропал – утром я наступила босой ногой на осколок бутылки. Рана не то чтобы глубокая, но нормально танцевать я смогу дня через три, не раньше. Трать-тарарать, вот поймаю Ярта, этого маленького свиненка – и пусть не рассчитывает на мой гуманизм! Я его живенько отучу пить пиво тайком от матери, а потом швырять пустые бутылки в окна соседям!
Пока что гоп-компания во главе с рыжим шаманом обосновалась на нашем заветном месте – третьей площадке широкой парадной лестницы, ведущей в парк, которую я, по аналогии с Городом Дорожного Миража, зову Лестницей на Небеса. Ну, нам они не конкуренты – они здесь только потому, что Даммис, их флейтист, спросил у меня разрешения. В отличие от шамана и черненькой, с ним я знакома уже давно – вместе голубей крали из голубятни толстого Форка. Но тем не менее стоит зажить моей ноге – и эта троица тут же отправится искать себе другое место. Пока я здесь, Лестница моя по праву первооткрывателя.
Однако надо отдать им должное – толпу они собрали немногим меньше той, что собираем мы с Лугхадом. И не только простонародье – вон тот алый камзол явно принадлежит Рыцарю Залов из личной охраны лорда Райни, Владыки Каэр Мэйла. Да и вообще хватает народу, которому дозволено носить оружие, а также дам под покрывалами. Но все же – сколько ни бейся в истерике этот деятель, никогда ему не играть так, как Лугхаду. У того, бывает, руки почти и не движутся по струнам, а гитара сама поет. И в безумии, и в беспамятстве Магистр остается Магистром…
Два с небольшим месяца, как я под Тенью – а для всего Кармэля, или Каэр Мэйла, как называет его Безумец, я уже давно Лигнор-танцовщица, одна из городских достопримечательностей, сумасшедшая подружка ненормального Лугхада (ибо нормальная женщина с таким не свяжется)… Сразу говорю, дабы пресечь все возможные кривотолки: что бы ни говорили на этот счет в Кармэле, отношения между нами так и остались чисто братскими, что, скажем так, вполне меня устраивает. Уж лучше я буду хранить верность Флетчеру, чем лишний раз подтвержу справедливость цитаты из моей ученицы Клейдры: «Любовь его лишь с гитарой, всю страсть отдает он песне…» С менестрелями оно так частенько бывает, и хватит об этом…
Первые пять дней моих гастролей в «Багровой луне» уже благополучно забыты, так как я засунула зеленое платье на самое дно сумки. Оно было нужно лишь для привлечения Его внимания. Сейчас же я одеваюсь в черное, как большинство горожан, изредка – в бледно-желтое, в общем, выгляжу вполне обычно для Кармэля. После того бешеного вечера, когда я отхлестала Лугхада мокрой тряпкой, и начались наши вечерние концерты на предмет заработка – мое обещание танцевать под его гитару сломило Его упрямство. Он и сейчас куда охотнее играет для меня, чем поет сам, но голос Его постепенно обретает прежнюю власть. И это так странно не сочетается с Его все еще человеческой, кармэльской манерой держаться – развязной и в то же время отстраненной… Такая углубленность в бездны прошлой боли до сих пор мешает Ему – не только Говорить, но даже полноценно работать на публику.
К тому же общее количество того, что Он выпивает… Я первая готова признать, что напоить Нездешнего невозможно – но все-таки эта привычка не способствует Его возвращению на прежний уровень. И поздно вечером, когда мы возвращаемся домой, бренча честно заработанными деньгами, между нами все еще нередки такие разговоры:
«Опять?»
