получивший офицерские погоны, он иногда думал, что комдив и другие офицеры только терпят его присутствие по долгу службы. Действительно, чем он заслужил право быть заместителем командира гвардейского дивизиона? Ему ли воспитывать людей, дравшихся в Сталинграде? Эти мысли больно задевали самолюбие и отравили Гридину не один час его пребывания в дивизионе. Прямых поводов для того, чтобы утверждать это, у него не было, но во многом он видел намек. Вот и сегодня. Почему комдив не разбудил его? Небось, Чигарева, Селиванова или кого-нибудь другого он поднял бы за полночь, а его — не потревожил. Значит, чуждается.
— Я бы тебя разбудил, да сначала сам хотел все обдумать, — словно отгадав его мысли, сказал Норкин, и лицо Гридина посветлело. — Ты был прав, когда предлагал начать здесь строительство стадиона. Если мы и уйдем, то он как память о нас останется. И еще. Комсомольцы Киева восстанавливают Крещатик. Поможем?
— Само собой! — ответил Гридин.
— Тогда шуруй по св оей части, а моя поддержка обеспечена… И еще… Ясенев здорово всыпал мне за Кра-марева. Своей вины не отрицаю, ну а ты, замполит, куда смотрел?
После обеда матросы с лопатами и ломами на трех катерах отправились в Киев. Пестиков, устроившись у рубки, рвал пальцами струны гитары, но остальные так шумели и смеялись, что были слышны только отдельные аккорды.
— Десант, к бою! — заглушая все шумы, кричал Копылов, беря лопату на изготовку.
— Перестань барахлить! — одернул его Мараговский. Он был назначен старшим и сейчас внимательно осматривал матросов и их снаряжение.
Не пришлось Крамареву побывать дома, Сначала он отнекивался, ссылаясь на то, что сейчас каждая пара рук на учете, а потом Норкин опять забыл о нем. Дела было столько, что все перестали скучать. В боевых листках наряду с отличниками боевой подготовки говорилось и о лучших землекопах, каменщиках, плотниках. На первых порах офицеры были в стороне от общего дела, но постепенно начали втягиваться и они, превратившись в десятников, прорабов и просто разнорабочих. А Норкин, как заправский начальник строительства, на оперативках требовал «расширения фронта земляных работ», разносил Чернышева за то, что не хватает ломов, лопат, кирок, что обеды привозятся в Киев холодными.
И вдруг всё, к чему привыкли за последние дни, с чем сжились, оказалось ненужным. Началось с телефонного звонка. Он раздался ночью. Оперативный дежурный но дивизиону вялой рукой снял телефонную трубку и сказал, подавляя зевок:
— Тридцать четвертый слушает.
— Комдиву, замполиту и начальнику штаба немедленно явиться к командиру бригады, — сказал адъютант Голованова.
Оперативный дежурный по дивизиону окончательно проснулся, послал рассыльных за Норкиным и Гридиным (Чигарев, как обычно, спал в соседней комнате), и через пятнадцать минут из заливчика вылетел полуглиссер.
— Зачем вызывают — не знаешь, Михаил Федорович? — спросил Гридин, ежась от свежего ветра.
Норкин покачал головой. Он сам вел полуглиссер, казалось, весь был поглощен тем, чтобы не наскочить на какое-нибудь случайное бревно. На самом же деле и его волновал один вопрос: зачем вызвали? Что случилось? А в том, что случилось что-то большое, важное, — никто не сомневался: Голованов не Семенов и по пустякам тревожить не будет.
Киев приближался с каждой минутой. В предрассветных сумерках уже видны купола Лавры, белыми пятнами обозначились дома. Еще немного и, обдав гранитную стенку брызгами, полуглиссер подлетел к Подолу.
— Прикажете ждать? — спросил Крамарев, пробираясь к штурвалу.
Норкин кивнул головой и быстро зашагал к штабу бригады. Там никто не спал. Флагманские специалисты, сидя над картами, торопливо строчили какие-то бумаги и, как показалось Норкину, как-то по- особенному посматривали на него и его спутников. В этих взглядах Норкин заметил и сочувствие, и откровенную зависть.
— Порохом пахнет, — прошептал Норкин, поворачиваясь к Гридину.
Тот чуть заметно наклонил голову. За эти минуты он словно переродился. Всё мальчишеское, торопливое осталось за порогом штаба. Он подобрался и даже по ковровой дорожке ступал так, словно шел в тыл врага по залежам хвороста.
— Контр-адмирал ждет, — сказал адъютант, едва они вошли в приемную.
— Разрешите войти, товарищ контр-адмирал? — спросил Норкин, останавливаясь у порога раскрытой двери.
— Да, да, входите, — нетерпеливо ответил Голованов, швырнул на стол толстый красный карандаш и поднялся. — Здравствуйте и садитесь. Догадываетесь, зачем вызвал? Ну, Норкин? Ты ведь все время говорил, что у тебя нюх особый.
— На фронт? — спросил Норкин. После вступления адмирала он уже не сомневался в этом. Только почему Голованов нервничает и даже злится? Никогда не бывало с ним ничего подобного.
— Драться и здброво драться! — ответил Голованов, заложил руки за спину, подбежал к окну, метнулся обратно к столу, остановился около него и продолжал не менее зло, решительно: — Ваш дивизион передается в оперативное подчинение Северной группы. Немедленно начать подготовку и завтра ночью выйти… Успеете?
— Это к Семёнову в подчинение? — спросил Норкин, до которого только сейчас дошел смысл первых слов адмирала. — Вот это да!
— Что да? Что? — вспылил Голованов. — Разве там не наша флотилия? Или приросли здесь к бабьим подолам?!
Голованов наседал на Норкина, а тот чувствовал, был уверен, что именно вот эта передача дивизиона в подчинение к Семенову и волновала, беспокоила адмирала.
— Один отряд тральщиков и базу со штабом оставить на старом месте, — продолжал командир бригады уже спокойнее. — С ними — начальник штаба. Остальным — немедленно готовиться к выходу. Вопросы есть?
— Все ясно, — ответил, вставая, Норкин. — Разрешите идти?
— Ну, тогда попутного ветра и три фута под килем, — окончательно смягчившись, сказал Голованов, протягивая руку.
Когда Норкин был уже у дверей, Голованов его окликнул. Норкин остановился. Адмирал быстро подошел, положил руки ему на плечи и сказал:
— Ты там смотри… Понял? Я тебя только в оперативное подчинение передаю… Послал бы Чигарева, да ты лучше с Семёновым ладишь, — и он усмехнулся. — Всё понял?
— Так точно, всё.
— Ну, тогда ступай, — сказал Голованов и подтолкнул его к дверям. — А мы с Ясеневым еще заглянем к вам.
Всю дорогу до базы молчали. Норкин мысленно прикидывал, кого ему оставить здесь, что взять с собой, какие отдать распоряжения перед уходом, чем вызвана эта передача дивизиона Семенову. На фронте был, как говорили матросы, устойчивый полный штиль, сводки Совин-формбюро, похожие друг на друга, были 6 езрадостны, как осенние дождливые дни, ничто не предвещало начала больших боев и вдруг — к Семенову! С чего бы?
Гридину, наоборот, хотелось поговорить, но он сдерживал себя, оттого что молчали остальные.
Чигарев злился. Почему адмирал так категорически приказал остаться именно ему? С одним отрядом тральщиков и командир отряда справится. Значит, не забыл еще Голованов старых ошибок, не доверяет. А ему так хотелось попасть на фронт!.. И больше всего, пожалуй, из-за Ковалевской. Чигарев чувствовал, что слишком далеко они зашли, что еще немного — и он признается ей в любви.
Ольга, кажется, не любит Михаила. После того случая, когда он ушел с Катей и ночевал у нее, Ольга даже имени его слышать не может. Самое время сейчас говорить Ольге о любви, да Норкин уходит на фронт. Что ни говори, а толки будут: Норкин уехал — тогда он, Чигарев, осмелел, полез со своей
