любовью…
Полуглиссер подошел к борту тральщика; Норкин поднялся на его палубу и сказал дежурному офицеру:
— Командиров отрядов ко мне! Командира базы тоже! Потом Норкин быстро прошел в свой кабинет, где всё было прибрано заботливыми руками Натальи, раскрыл лоцманскую карту. Да, дорожка знатная… Сначала по Днепру, потом по Березине… Сотни километров по незнакомым рекам, на которых даже знаки речной обстановки не выставлены! А это значит — определять фарватер только по приметам, днищем катера нащупывать глубину… Когда дверь перестала скрипеть, Норкин спросил, не подымая головы:
— Все собрались?
— Точно так, — сухо ответил Чигарев и отвернулся к окну.
— Начнем, — сказал Норкин и выпрямился. — Объявляю готовность номер три… На фронт выходим сегодня ночью. Немедленно проверить машины, документацию, получить боезапас, топливо. Командиру базы…
Чернышев вскочил и замер, раскрыв блокнот.
— …немедленно выдать всё. Посадить всех писарей, если мало — забирайте штабных, но чтобы к вечеру оформление накладных, требований и прочих бумажек было закончено!
— Слушаюсь, будет исполнено.
— Выдай, Василий Никитич, и эн-зэ. Понимаешь? Те снаряды, что в ведомостях тыла не числятся… У Семенова наверняка на голодный паек посадят.
— Не взять всех…
— Дай, сколько возьмут!.. Ты, Владимир Петрович, чуть я просигналю — гони ко мне тральщики со снарядами.
Чигарев медленно опустил голову.
— Исполняйте!
Непривычно тихо на катерах. Не слышно обычных шуток. Матросы безмолвны, как тени. Рулеметчики набивают ленты, аккуратно укладывают их в коробки, а остальные носят ящики со снарядами. И всё это делается без понукания, без команд. Даже командиров отрядов и катеров не видно: они проверяют карты, журналы, еще раз просматривают таблицы условных сигналов.
Под вечер приехали Голованов с Ясеневым. Они обошли все катера, заглянули в штаб, поговорили с матросами и остались довольны.
— Готов, значит? — спросил Голованов, глядя на матросов, которые швабрами уничтожали последние следы недавнего аврала. — Быстро справились, молодцы… Еще одно запомни: скрытность, скрытность и еще раз скрытность. Без отличительных огней идите. Не побьетесь?
Норкин невольно улыбнулся. Только так и ходили все эти месяцы. Война многому научила.
— Ну, ну, вижу, что умеете, — улыбнулся и Голованов. — Тогда мешать не будем. Счастливого плавания!
Ясенев ничего не сказал. Он обнял Норкина, потом, оттолкнув, почему-то погрозил пальцем и сел в машину.
Ночь неохотно спускалась на землю. Солнце давно уже спряталось, а лучи его всё еще бродили по небу, словно из озорства поджигали кромки облаков, и красноватые отблески небесных пожаров падали на реку. Она, казалось, горела. Только в восточной части неба робко светились две звездочки. Они, как две провинциалки, впервые попавшие в большой город, старались быть незаметными, боязливо жались одна к другой.
Дивизион разделился на два лагеря: уходящие не спускались с катеров и с видом очень занятых людей слонялись по палубам, украдкой поглядывая на берег; остающиеся толпились у самой воды, перекидывались скупыми фразами. Обособленно держались девчата, прибежавшие сюда из деревни. Они смотрели на катера из-под развесистых каштанов.
— Уже разболтал кто-то, — недовольно бросил Норкин. Всё было готово, и он стоял среди офицеров, молча прощаясь с одними и ободряя своим спокойствием других.
— Сарафанное радио работает, — усмехнулся Селиванов. — Наталья о выходе два дня назад знала. Прихожу домой, а она укладывает мне в чемодан чистое белье и носом хлюпает.
Леня умышленно говорил грубовато, с иронией. Ой, как не хотелось ему уходить от молодой жены в неведомую даль… Что ждет там? Ведь он не заколдован ни от пуль, ни от осколков. Всё может случиться. Может быть, вчера последний раз заглядывал он в ее ласковые голубые глаза, может быть, вчера в последний раз обнимала она его.
— Откуда она узнала? — спросил Норкин. Откровенно говоря, это ему было безразлично, Узнала, ну и пусть узнала. Ведь не исправишь? Но на душе у него было тоскливо, почему-то так потянуло к Кате, что хоть плачь, и он спросил, чтобы отвлечься и не смотреть в сторону штаба, на крыльце которого, прижавшись друг к другу, сидели Наталья с Катей… Пришли проводить…
— Проще пареной репы! — охотно откликнулся Леня. — Штабники всю ночь готовили документацию и по домам разошлись на зорьке. Кому-нибудь из них благоверная и закатила сцену у фонтана. Он не выдержал натиска превосходящих сил и под большим секретом сообщил причину своего позднего появления в родных пенатах. Жена успокоилась, чмокнула его в щечку, и примирение состоялось. А утром одна из кумушек задала его жене коварный вопросик. Дескать, поздновато твой-то вчера явился. Погуливать начал? Жена, конечно, возмутилась и, чтобы оправдать честное имя мужа, сказала ей причину, разумеется тоже под большим секретом… Ну, а дальше, думаю, понятно.
Стемнело. Купы деревьев стали чуть заметными на фоне неба.
— Пора, — сказал Норкин, повернулся к Чигареву, протянул руку. — Держи, Володя. Не забудь, о чем я тебе говорил.
Чигарев горячо стиснул её, долго не выпускал из своих рук, будто хотел сказать что-то, потом порывисто притянул к себе Михаила и неумело чмокнул в щеку.
— Даю пять минут, — бросил Норкин через плечо и покосился на Селиванова. Леня благодарно взглянул на него и со всех ног бросился к штабу.
— По местам стоять, со швартовых сниматься! — сказал Норкин, и тишину разорвал гул моторов. Ни огонька, ни человеческого голоса. Плавно отошел от берега первый катер, за ним второй, третий, и их приземистые силуэты, как тени, заскользили по заливчику к Днепру.
Норкин устроился на катере Мараговского и теперь сидел перед рубкой, вглядываясь в ночной мрак. Мимо проплывал Киев. Его дома, громоздившиеся на горах, сливались с ними и походили на мертвые, безлюдные скалы. Кзалось, там все спали и никто не видел катеров, идущих с приглушенными моторами. Но вот вспыхнул яркий огонек и замигал, бросая точки и тире.
— Желаю счастливого плавания, — прочитал и доложил сигнальщик.
— Ответьте.
Теперь замигала лампочка на катере Мараговского, ставшем флагманским. Несколько точек и тире. Только одно слово: «Спасибо». И снова ночь, темнота.
Взорванные фермы моста вынырнули неожиданно. Теперь бы только проскочить в тот узкий проход… Впереди вспыхнули два слабых огонька. Это Крамарев с Пестиковым зажгли фонари на железных балках, торчащих по краям прохода. Шума воды не слышно, но катер уже попал в ее неистовые струи и, как разыгравшийся конь, рыскал, бросался из стороны в сторону.
— Самый полный! — говорит Мараговский. Звенит машинный телеграф, катер делает рывок вперед, еще мгновение — и у самых бортов мелькают изогнутые балки. Дорога свободна!
Без огней, крадучись, следя за белым буруном впереди-идущего, катера вытянулись цепочкой и устремились на север.
В эту ночь не спал ни один из офицеров. Все они или стояли около рулевых или, как Норкин, усевшись перед рубкой, всматривались в реку. Днепр — не Волга. Если там маячили огни бакенов, створов, го здесь нет ничего. Разве только случайно мелькнет перевальный столб, и снова ни одного знака, который показал бы фарватер. Вот и вглядывались все в реку, пытаясь найти под водой предательские мели и камни. Зашуршала вода с левого борта, выросли волны — катер шарахается вправо, уходит подальше от обнаруженной отмели.
