— Он издевается над Тсой-Уге.
«А что я могу сделать? — подумал полковник. — Нет, я, безусловно, могу ему приказать: не смей. Может, и не посмеет, до первого письма из кёкьё».
Дверь кабинета отворилась, вошла Марлиз, за ней вплыл невозмутимый Сил'ан. Чёрные тонкие губы его маски снисходительно улыбались, глаза, полыхавшие светом кровавой Луны, казались свирепыми. Кэльгёме поклонился почтительно и спокойно. «Уже подсчитывает потерянное время».
— И что же ещё я могу сделать для вашего счастья? — поинтересовался Сюрфюс, переводя взгляд с одного на другого.
Человек всё прятался за своим листом. Сил'ан из Хётиё искусно скрывал раздражение — он жил по уставу армии и по указке главы семьи, так же говорил, а то и думал. Иногда полковнику хотелось схватить его за плечи и трясти, пока хоть что-то живое не поднимется на свет со дна зрачков. Но тогда, конечно, Вальзаар припомнил бы своё обещание.
— Что же, раз предложений нет… — протянул Сюрфюс, поймал весёлый взгляд Марлиз — счастливой девушке безвыходная ситуация казалась шуткой. — Раз предложений нет, — повторил он, надеясь изобрести какое-нибудь чудодейственное решение и, может быть, немного позлить Кэльгёме… Позлить? Полковник даже улыбнулся: все права воплотить идею в жизнь у него были. — А вот что, — легкомысленно бросил он, — давайте-ка я вас просто поменяю местами. Прямо с нынешнего момента: Тсой-Уге из Стрел — лётчик, старший в двойке, птица твоя. Кэльгёме Хётиё Кеве — оруженосец.
Человек опустил свой лист, оглянулся. Вид Сил'ан, стоящего рядом, убедил его, что он не ослышался: красные глаза потускнели, губы дрогнули — казалось, по маске пойдёт трещина.
— Так точно, — с осторожной серьёзностью ответил весен.
Кэльгёме вдруг резко развернулся и вылетел из кабинета. Тсой-Уге, получив разрешение, ушёл следом. Марлиз выглянула в коридор, затем плотно притворила дверь и задумчиво хмыкнула:
— Они ж теперь поубивают друг друга.
— В ближайшие часа три не поубивают, — заверил полковник без особенной радости. — Сейчас он напишет кёкьё, там подумают, как ему поступить. Думать им придётся долго, размер инструкции явно не для почтовой птицы. Пошлют гонца, к сожалению, кого-нибудь из своих, так что перехватить указания нам не удастся. Только ведь они знают, что если человек пострадает, его родственники спросят у меня, и молчать я вряд ли стану. Хётиё не глупы, сейчас тягаться со Стрелами им ни к чему, так что если эта последняя капля и переполнит чашу их терпения, то сначала они избавятся от меня. Уничтожат репутацию.
Марлиз нахмурилась, но ей хватило выдержки смолчать.
Познакомившись с рыбой в одном из лесных озёр, полковник остался доволен. Сожаление о привычной и хорошо обжитой базе в Хальте почти исчезло. Там новые, аккуратно покрашенные дома, дороги, мощёные трёхцветным орнаментом стилизованных волн, и до Гаэл — рукой подать. Здесь деликатно беседуют птицы, свежий запах прохладной воды мешается с ароматом хвои и древесной смолы. Полковник даже повеселел, словно Вальзаар или какая-нибудь могущественная сила обещала ему поддержку.
Понежившись ещё немного, он оделся и вышел на дорогу, пустынную, упиравшуюся в оба горизонта. Время ещё оставалось, и Сюрфюс решил дать волю любопытству. Понадеявшись, что план и дальше не подведёт, он повернул направо: посмотреть одно из таинственных сооружений, ночью замеченных с высоты.
Идти пришлось долго. Лес обступал дорогу с обеих сторон, потом за деревьями слева показался забор из железных прутьев. Узкая тропинка протянулась от дороги в тень больших, накрепко запертых ворот. Сюрфюс постучал, затем попытался оттереть замшелую табличку. Проступило слово «музей», вырезанное в камне. Прежде, чем сюда соваться, следовало послушать дядю Марлиз-Чен.
Лес вскоре раздался в стороны, сжимая просторное поле в мягких объятиях рыжей хвои. Старая наблюдательная башня, островерхая, сложенная из необтёсанных валунов разной формы и размера, высилась среди раздолья цветущей жёлтой травы. Ветер дышал в лицо одуряющей терпкой сладостью.
Добравшись до очередного пустынного перекрёстка, Сюрфюс повернул налево. Дорога привела к ограде, впечатляюще высокой — с воздуха полковник сильно её недооценил. Ровная стена прекрасно сохранилась — нет, не забраться, не уцепиться за выступы и стыки. Огорчённо хмурясь, Сил'ан вернулся к контрольно-пропускному пункту и попробовал дверь. Тяжёлая каменная плита легко ушла в стену — похоже, хоть место и выглядело заброшенным, а кто-то из старожилов сюда наведывался.
За оградой тянулись длинные одноэтажные дома. «Склады», — решил полковник. Он миновал их. По правую руку открылся холм, поросший густой травой, голубой и багровой, а на нём — передвижная смотровая площадка. Пустырь по левую руку упирался в диковинное здание, похожее на храм неизвестному Богу. Его передняя стена состояла из громадных, выщербленных плит, каждая высотой в три человеческих роста, каким-то чудом прикреплённых к крыше и висевших, словно занавеси. Сюрфюс повернул в ту сторону, по пути удивлённо разглядывая ржавые металлические трубки, кое-где поднимавшиеся из травы на добрых полтора айрер. «Для чего всё это?» — по-прежнему недоумевал он.
У дальней стены «храма» какой-то сердитый великан отрезал нижнюю половину. Ни алтаря, ни жертвенника внутри не оказалось — собственно, не оказалось вообще ничего, кроме мелкого сора. Лишь язвы бежали причудливым рисунком по боковым стенам.
Полковник какое-то время размышлял, глядя на тень от каменной занавеси, затем попытался отклонить одну из плит в сторону хоть на пару градусов. Оказалось, и человеку хватило бы сил.
Бросив прощальный взгляд на «храм», Сил'ан поплыл назад к кордегардии. Главному разводчику штурмовых птиц не годилось ждать испытателей.
Ю-Цзы не заискивал перед аристократией: приезжал ли он в Маро, выступал ли на совете Гильдии, он всегда одевался и вёл себя как уроженец Гаэл. «Сей человек — плохой актёр, — шутил он, говоря о себе. — Кто не умеет — пусть не играет». Так что и в этот раз на нём были белые шальвары и прямое узорчатое платье, доходившее до середины щиколоток. Подол с обоих боков был разрезан до бёдер, чтобы не стеснять движений. Ныне разводчик птиц, он происходил из простого сословия, и хотя сменил рубашку крестьянина на красный шёлк с искусной вышивкой горных пейзажей, носить на манер высокородных узкие брюки категорически отказывался.
Красивые речи давались ему с трудом, но, как правило, его и не просили выплетать языком кружева — лишь бы выражался ясно. Когда же среди властительных особ попадался очередной воинствующий защитник изящной словесности, Ю-Цзы спрашивал совета у жены.
Всю жизнь он не переставал учиться и любил разглагольствовать о том, какие перемены стоило бы внести в курсы наук и искусств.
— Не то, не то вбивают в головы, — порою доверительно втолковывал он Сюрфюсу, так словно эта проблема для людей и Сил'ан была общей. — Главное в чём? Не красиво болтать — это много ума не надо —, а дело делать. Вот к нему (так, не называя имени, он очень часто говорил о себе) приходят молодые специалисты. И чего они умеют? Вот именно! Зато им всё ясно, пока конкретную задачу не поставит и не скажет: давай! А дать-то они не могут, — он красноречиво разводил руками. — И начинается, значит: а как вот это? А как вот то? А почему не работает? Тонкости, хороший мой, везде тонкости — самое-самое важное. Он заявляет: Ю-Цзы не нужны знания! Что такое ваши знания? Несшитые лоскуты? Чего вы их ему под нос суёте, да ещё напыжитесь, творцы, гении? Вы покажите ему лучше, как вы пытались их сшивать, как не выходило, а вы снова пытались. Дайте, он увидит ваш труд, ваше дело. Ошибки, пытливость, настойчивость, интерес! Важнее знаний! Лоскуты без дела лежат и теряются у того, кто шить не умеет, хоть они там серебряные, хоть какие. А тому, кто все пальцы себе уже исколол, Ю-Цзы два слова скажет — и он сделает! Желание нужно, страшное желание, страстное желание!
Он поднимал руку, сжимал кулак, стискивал челюсти. Худой человек с моложавым лицом, неказистым носом и близко посаженными чёрными глазами, он бурлил и кипел в такой момент, он готов был кричать на всю Весну, убеждать каждого встречного. Полковник находил в его теории массу изъянов, но всё равно восхищался чужой энергией.
— Ты хорошо умеешь слушать, очень хорошо, — бывало, признательно замечал ему Ю-Цзы. — Окорачивай его что ли, а то несёт, и всё — белого света не видит.
Сюрфюс не хотел окорачивать. Он наслаждался, не столько словами, сколько звуком высокого нервного голоса, редкой искренностью порывистых интонаций. Только не всегда выдавалось время на
