притворившись трупом, однако звонивший оказался очень настойчивым и трубку вешать не собирался. В конце концов я медленно-медленно протянула руку к телефону. Подняв трубку, я услышала вопль Вэнцзин: 'Э-э-эй!' — перед глазами сразу почернело, а в сердце как будто раздался ещё более дикий крик.
Я опять со скоростью молнии вылетаю из комнаты, ловлю машину и еду в Partyworld[20]. Оказывается, Вэньцзин позвонила мне домой, и мама рассказала ей о моём переезде. Вэньцзин сразу же позвала всю толпу в Partyworld, где народ станет орать песни, да так что коней распугать можно, и в то же время ждать, когда я расплачусь, и всё это будет благозвучно называться 'празднованием моего новоселья' — красота да и только.
Я сказала водителю, чтобы он ехал как можно медленнее, я даже готова доплатить, потому что я хочу подремать. Водитель повернул голову и непонимающими глазами посмотрел на меня. Я увидела в зеркале собственное лицо землистого цвета и сказал ему: 'Я заболела'. Он впал в ещё больший ступор: 'Так в больницу ехать надо, раз заболела, какое там караоке!' Мне лень было объяснять ему: 'Короче, езжай, как хочешь'.
Похоже паренёк испугался, что я настолько больна, что помру в его машине ещё до того, как мы доедем до Partyworld, поэтому он гнал как ненормальный. Я только задремала, как за окном уже всеми цветами радуги играл неон и плясали черти. Кто, интересно, дал сегодня слабительное вечно забитому кишечнику под названием 'улицы Пекина'?
Когда вошла в комнату, Вэньцзин сидела и вгрызалась в арбуз, вокруг были различные X и Y — люди, о присутствии которых я догадалась бы даже с закрытыми глазами. Байсун и его Жасминчик трогательно ютились в уголке, Гу Сяобэй молча сидел рядом с Яо Шаньшань, уставившись в экран мобильного телефона. Он поднял голову, посмотрел на меня три секунды, как будто, хотел что-то сказать, но так и не сказал, опустил голову и продолжил смотреть в телефон. Я ногами распихала несколько человек и протиснулась к Вэньцзин. Сев рядом с ней, я злобно сказала: 'Ну ты, блин, и бестия!'
Мне стало скучно, и я улеглась на диван, чтобы вздремнуть. Я только задремала, как меня кто-то постучал по плечу. Я открыла глаза — рядом со мной сидел Гу Сяобэй. Он, глядя мне в лицо, серьёзно сказал: 'Линь Лань, я хотел тебя кое о чём попросить'. Я знаю, что Гу Сяобэй не любит что-либо просить, поэтому я села прямо и, не думая ни секунды, сказала: 'Если я смогу, то конечно, говори, в чём дело'.
На самом деле, мне всегда казалось, что я в большом долгу перед Гу Сяобэем, поэтому, что я могу вернуть — то верну. Мы с ним встречались с десятого класса вплоть до третьего курса института — шесть лет. Все эти шесть лет он беспрекословно слушался меня, баловал меня... Он умилённо улыбаясь, смотрел на меня, лицо его было полно нежности, глаза — чистые, как Полярная звезда. Даже в самом конце, когда я сказала, что нам следует расстаться, он послушался, не проронив ни слова. Это случилось у него дома, у него была сильная простуда, на нём были подаренные мной очень тёплые шапка и шарф, всё его тело было очень плотно закутано — как у какого-нибудь деда с Большого Хингана[21] . Я сказала ему: 'Давай лучше расстанемся'. Он кивнул. Потом он пошёл в ванную, я стояла, прислонившись к двери спиной и слышала раздающиеся оттуда звуки непрекращающегося кашля, звук включённого крана, звуки спуска воды. Среди этих звуков я смутно различала приглушённые всхлипывания, очень тихие и нечёткие, такие же нежные, как и его голос. Я медленно сползла вниз по двери, и из моих глаз, словно из устья Янцзы, полились слёзы.
В тот день Гу Сяобэй проводил меня до дверей. Улыбаясь, он гладил мои волосы и говорил: 'Потом, с новым парнем ты точно будешь ссориться по три раза на дню, кто кроме меня сможет вытерпеть такую стервочку'. Я смотрела на Гу Сяобэя, и у меня, словно, провело ножом по сердцу. Если бы он тогда сказал, что не стоит расставаться или что-нибудь, вроде 'ты не хочешь подумать ещё раз?', я бы точно бросилась в его объяться и сказала, что не хочу расставаться. Но Гу Сяобэй был слишком послушным. Даже компьютер, когда удаляешь файл, всегда переспросит 'Yes or No', а он сразу принял мои слова за приказ.
На самом деле, я уверена, если бы тогда Гу Сяобэй предложил мне выйти за него замуж, я бы без раздумий пошла с ним в ЗАГС, боюсь только, по возрасту мы бы не подошли.[22]
В результате оказалось, что помочь нужно было не Гу Сяобэю, а Яо Шаньшань. Яо Шаньшань захотела выпустить книгу и нужно было связаться с моим знакомым редактором в издательстве. Я долго молча смотрела на Гу Сяобэя, Яо Шаньшань сидела рядом и смотрела на меня, в её выражении лица ничто не выражало просьбу — скорее оно напоминало лицо начальника, приказывающего секретарше напечатать документ.
'Хорошо, без проблем',— сказала я.
Яо Шаньшань, как будто, не веря мне, монотонно произнесла: 'Я и не думала, что ты правда поможешь, я была о тебе худшего мнения'.
Я понимала, что она таким образом пыталась сказать очередную гадость, но мне не хотелось тратить на неё силы: во-первых, я слишком устала, а во-вторых, мне было тяжело смотреть, как Гу Сяобэй беззаветно отдаётся ей.
Я молча достала телефон и набрала номер редактора, с которым у меня были самые хорошие отношения.
— Редактор Лю, это я. У меня к Вам просьба.
— Линь Лань, моя великая писательница, говори, не стесняйся.
— У меня есть сестра, она хочет издать книгу, Вы не могли бы помочь нам? Она моя родная сестра.
12
Закончив разговор, я, даже не посмотрев на Яо Шаньшань, закрыла глаза и продолжила дремать. Но я знала, какую гримасу она скорчила. С закрытыми глазами я всё равно могла видеть лицо Гу Сяобэя, печальное и нахмуренное, как рябь на воде. Мне от этого стало ещё тяжелее. Я помнила лицо Гу Сяобэя раньше, вместе со мной оно всегда было полно радости, сияло, словно цветок.
Когда вечеринка подходила к концу, Жасминчик спела песню 'Ты ли моё счастье?', отчего мне стало совсем скверно. Она пела и смотрела на Байсуна, а Байсун каждый раз, когда эта фраза повторялась в припеве, по-холопски отзывался 'да!'. Похоже, у меня от усталости повредились нервы, и на меня нахлынули воспоминания. Я поняла, что образ хоршего Байсуна, каким он всегда был для меня, теперь был полностью стёрт из моей памяти. Когда Байсун ухаживал за мной, он знал, что Гу Сяобэй — мой парень, но он всё равно желал мне только добра. Он звонил мне каждый день, говорил, чтобы я не забывала поесть, если мне куда-то было нужно, он отвозил меня на машине, иногда он отвозил меня и Вэньцзин в кинотеатр, но Вэньцзин запрещала ему входить. Она говорила, что здоровый мужик с двумя девушками в кинотеатре — это может быть понято превратно, и тогда он оставался ждать у входа, заснув на руле своей машины. Когда я видела его, крепко уснувшего таким образом, мне становилось очень жаль его. Когда я не хотела говорить с ним, я лгала, что у меня на телефоне закончились деньги, и тогда я сразу обнаруживала, что у меня на счёте появлялось ещё несколько сотен. Когда я заболевала и лежала в общежитии, он покупал кучу разных лекарств и добавок и тайком перелезал через стену женского общежития, чтобы принести их мне. Когда он видел таким же образом перелезшего через стену Гу Сяобэя, сидящего у моей кровати, он оставлял лекарства и тихонько уходил. Из всей нашей группы Байсун самый настоящий барчук: куда ни пойдёт, в общении со всеми выставляет себя императором и ведёт себя крайне надменно. Но при мне он не произнёс ни единого нехорошего слова, никогда со мной не ругался, и только смотрел на меня нежным сладким взглядом,— точь в точь как Гу Сяобэй. Байсун внешне не уступал Гу Сяобэю: длинные ноги, торс в форме перевёрнутого треугольника. За ним всегда носилась куча девчонок, угрожая покончить с собой, однако он хорошо относился только ко мне. У всех сердце из плоти и крови, сколько раз я, пользуясь моментом, когда Гу Сяобэй отвлекался, смотрела на спину уходящего Байсуна и тихонько плакала, про себя соглашаясь со своими соседками по комнате, которые говорили, что 'меня надо выволочь на улицу и расстрелять'. Я тогда даже думала, что если бы не встретила Гу Сяобэя первым, я точно стала бы девушкой Байсуна. На прошлое рождество Байсун назначил мне последнее свидание. Последнее — поскольку тогда я решила раскрыть
