— быть может, удивленье,быть может — ничего. Склоняюсь, впрочем,к последнему, но есть одно: крепказемная мысль: прервать ее стремленьене так легко…
Эдмонд
Вот видишь ли, — я мучусь…Мне кажется порой: душа — в плену —рыдающая буря в лабиринтегудящих жил, костей и перепонок.Я жить боюсь. Боюсь я ощущатьпод пальцами толчки тугие сердца,здесь — за ребром, и здесь, на кисти, — отзвук.И видеть, мыслить я боюсь — опорынет у меня, — зацепки нет. Когда-тоя тихо верил в облачного старца,сидящего средь призраков благих.Потом в опустошительные книгикачнулся я. Есть книги как пожары…Сгорело все. Я был один. Тянулопустынной гарью сумрачных сомнений, —и вот, в дыму, ты, Гонвил, появился —большеголовый, тяжкий, напряженный,в пронзительно сверкающих очках,с распоротою жабой на ладони…Ты щипчиками вытащил за узелмои слепые слипшиеся мысли,распутал их — и страшной простотоймои сомненья заменил… Наукасказала мне: 'Вот — мир' — и я увиделком земляной в пространстве непостижном —червивый ком, вращеньем округленный,тут плесенью, там инеем покрытый…И стала жизнь от этой простотыеще сложней. По ледяной громадея заскользил. Догадки мировые —все, древние и новые, — о цели,о смысле сущего — все, все исчезлипред выводом твоим неуязвимым:ни цели нет, ни смысла; а меж темя втайне знал, что есть они!.. Полгодатак мучусь я. Бывают, правда, утрапрозрачные, восторженно-земные,когда душа моя — подкидыш хилый —от солнца розовеет и смеетсяи матери неведомой прощает…Но, с темнотой, чудовищный недугменя опять охватывает, душит:средь ужаса и гула звездной ночитеряюсь я; и страшно мне не толькомое непониманье, — страшен голос,мне шепчущий, что вот еще усилье —и все пойму я… Гонвил, ты любилсвою жену?..
Гонвил
Незвучною любовью,мой друг, — незвучной, но глубокой… Что жменя ты спрашиваешь?
Эдмонд
Так… Не знаю…Прости меня…Не надо ведь о мертвых упоминать…О чем мы говорили?Да — о моем недуге:я боюсь существовать…Недуг необычайный, мучительный,— и признаки его озноб, тоскаи головокруженье.Приводит он к безумию.Лекарство, однако, есть.Совсем простое. Гонвил,