За завтраком его встретила совсем другая особа. Полная противоположность.
— Гость! Вы изволите опаздывать.
Хотя сомнений не было, что они — двойняшки. Хотя выглядела она значительно моложе. Стриженная под ноль, ярко накрашенная, порывистая брюнетка, в брезентовой робе, с ожерельем в виде собачьего ошейника. Запущенная девчонка.
Это и была Марлен.
— Ищете Лили? Не найдете. Она с рассветом снялась с якоря.
— Что вдруг?..
— По радио пришло штормовое предупреждение. Она и заторопилась, чтобы успеть до тайфуна.
— Что успеть?..
— Во-первых, затовариться. А во-вторых, к другу.
— К какому еще другу?.. — Урбино не мог сдержать себя.
— Обыкновенному. Как у людей. Вы что, думаете, вы один на свете такой?
Урбино тут же возненавидел сестру: любовь к Лили вспыхнула в нем со всею силою ревности.
— Так это она вас выпустила?
— Конечно, нет! Это я цепь перегрызла. — И Марлен оскалилась чудовищной улыбкой, обнажив ряд совершенно черных зубов.
День стоял на редкость тихий, не иначе как и впрямь предвещая шторм.
— Только не читай мне своих стихов! — категорично заявила Марлен. — Они ужасны! Особенно этот твой экспромт.
— А мне твои понравились…
— Так что, она тебе и мои показала?! Предательница!
— Меня больше удивляет, что она показала тебе мои… Когда успела?
— А я подслушала! — рассмеялась Марлен.
— Как ты сумела, ты же сидела в трюме взаперти?
— А у меня есть специальная трубочка, как у ниндзя.
— Какой еще ниндзя!
— Ты что, и правда не знаешь??
И Марлен пустилась восторженно рассказывать об этой замечательной секте, к которой, как стало казаться Урбино, сама себя причисляла.
— А что я умею не дышать под водой, освобождаться от любых оков, сам убедился… Да ты не обижайся, совсем не такие уж плохие у тебя стихи. Только экспромт был ужасен.
— Какой экспромт?
— Который ты ей посвятил.
— Который из двух?
— Так ты что, ей два посвятил?!
— Ну да. Впрочем, один ты не могла подслушать.
— Значит, и он ужасен.
Как ни странно, все сильнее тоскуя по Лили, он поймал себя на том, что ему все веселее становится с Марлен. Проще, естественней. Будто она не ей, а ему сестра. „Я не стараюсь понравиться“, — сообразил он.
— Была бы у меня сестра, а не брат, куда бы проще мне было жить, — сказал он.
— Был бы у меня брат… — вздохнула Марлен. — Хотя бы такой, как ты.
— И что бы ты с ним делала?
— Хотя бы выпивала…
— Ну тогда я подружка, — согласился Урбино.
— Еще по последней — и спать! — решительно постановила Марлен.
И дальше он не понял, что произошло. Не понял или не помнил?
— Это всего лишь моя вариация… увертюра… вариация на тему увертюры к „Волшебной флейте“… нет, Моцарт — это только конфетки… шоколадка с портретом… а вот это теперь моя флейта… я всего лишь исполнительница…
— Ты виртуоз! — вскричал восторженный Урбино. — Я преклоняюсь перед твоей трактовкой!
И он таки упал на колени от одного лишь легкого нажатия ее пальца.
— Ну а теперь Вагнер! Какую увертюру исполнишь ты? Давай „Золото Рейна“… нет, лучше… „Кольцо Нибелунга“… Ой! Да вот так!
— Слушай, зачем ты его бреешь?
— Чтобы ты видел мое тату… Сейчас моя очередь: „Валькирия“!!
И она надела свое тату ему на глаза.
И он уже ничего не видел — он тонул.
Чрево, когда-то породившее его, насильно поглощало его теперь.
Это было нечто равное и обратное рождению, память о котором, выходит, была запрятана так глубоко и невспоминаемо, что только так и можно было до нее добраться. „Мама, роди меня обратно!“ — какая не детская на самом деле, оказывается, шутка! Надо было совсем умалиться, умалишиться, омладениться… нет, еще мельче (что крупнее, микроб или сперматозоид?)… чтобы оказаться наконец поглощенным, проглоченным любовью!
— Ну а теперь „Гибель богов“! — кричала обезумевшая Марлен. — Вместе!!!
Сначала стихли струнные, потом и духовые задохнулись, остались одни литавры.
Урбино заблудился, он запутался в этих кулисах, он раздвигал эти шторы и занавесы — это был театр, в котором только что потушили пожар.
— Как это цыгане в ресторанах поют? — расслабленно бормотал он. — „Поцелуй меня, потом я тебя, потом вместе мы поцелуемся“… О чем это они? Неужели об этом?
— А ты и не знал? О чем же еще?! — низким, цыганским голосом сказала Марлен.
Она нападала, но получалось, она ему льстила.
— Теперь я понимаю, как ты действуешь на баб, что они от тебя отвязаться не могут. Ты всегда делаешь вид, что ты ни при чем, что это все они сами. Вот они и пропадают, бедные…
И тут же ощерится и укусит:
— Ты девушка, Урбино!
— Почему это я девушка? — раздувался он.
— Потому, что ты будишь в них мужчину. Ты вампир! Ты высасываешь энергию их желаний. Это как раз то, что положено делать девицам, а не мужикам.
Он не хотел себе в этом признаться, но с Марлен ему было и легче и проще. Но он не мог даже себе сказать, что и. лучше. Чувство вины перед Лили переплелось с ревностью и стало настолько сильным, что он уже одинаково страстно хотел, чтобы она поскорее вернулась и не возвращалась никогда.
— Тебе не кажется, что это уже кровосмешение?
— Это с Лили-то? С этой медузой??
Ему расхотелось продолжать разговор в таком тоне.
— Нет, со мною, с братом.
— А ты находчив… Нет, с братом я еще не пробовала. Иди ко мне скорей!
— Ты моя Горгона… — захлебнулся
— Братишка… — ласкала его Марлен. — Что, с сестричками захотелось? С обеими? А с двумя вместе не хочешь??
Ужас охватил Урбино при одной мысли о возвращении Лили.
— Что, испугался? Пошли проветримся.
Все представилось ему другим: воздух иначе щекотал ноздри, песок иначе касался ступней…
— Что, опять не понимаешь, куда попал? А ты поднимись на мачту!
— С каких это дров я на нее вдруг полезу?
— А, как на меня… Взгляни-взгляни! оттуда хорошо видно…
Лезть наверх оказалось и долго и трудно: веревочная лестница (как бы это было в кроссворде?., может быть, ванты?) шаталась и нестерпимо жестоко впивалась в босые ступни. И вниз стало боязно
