От одиночества и пьяного дела у Тамарки нашей крыша-то и поехала. И едет куда-то до сих пор со страшной скоростью.
Хочешь это остановить? Вызывай ментов, чтобы те пригнали санитаров, иначе она либо газ включит и взорвет нас всех, либо на себя руки наложит, уж не знаю, прости господи, что лучше…
В общем, выбор у моего брата Славки был небогатый.
В июле, аккурат в православный День семьи, любви и верности, провозглашенный в пику вражескому «развратному» Дню святого Валентина, начался у Тамары очередной «благовест». Обошла с молотком все свои стены от прихожей до спальни, зацепила по дороге кладовку, оповестила соседей о наступлении семейного счастья в отдельно взятой квартире, щедро сдобрив речь обещаниями вечной геенны огненной и витиеватыми русскими матюками. Под конец стала страшным голосом возвещать о том, что ее насилуют какие-то «сатанинские отродья, не знавшие любви, но преисполненные похоти», взывала к разуму и милосердию, снова проклинала, материлась, звала на помощь…
Славка человек добрый. Милосердный. Пожалуй, он всегда был более милосерден, чем ваш покорный слуга. Я в исступлении могу не только матом послать, но и зашибить ненароком, и человек, однажды сделавший мне плохо, едва ли заслужит когда-нибудь мое прощение, даже если будет ползать на брюхе до скончания веков (есть только одно исключение, и вы о нем уже знаете), но Славка продолжал слушать пьяные стенания соседки, покрывался мурашками в паху, истекал потом, зажимал уши, но ментов не вызывал. Надеялся на лучшее.
И дождался…
…В тот день с Тамарой заговорили тапочки. Обычные белые пушистые мокасины. До сих пор они хранили молчание, оставляя право голоса столовым приборам, электрическим розеткам и трусам, висящим на сушилке в ванной, но и тапочки не выдержали, когда Тамара, совершенно голая, если не считать посеревшего от горя лифчика, уселась на пол под окном, приковала себя цепью с крепким замочком к батарее и проглотила ключ.
– Она сошла с ума, – сказали тапочки.
– Убирайтесь!!! – прогремело в ответ.
– Нет, она точно спятила. В этом нет никаких сомнений.
Тапочки говорили друг с другом. Правый обращался к левому, проявляя при этом немалую озабоченность состоянием хозяйки, а левый, в свою очередь, предлагал сохранять хладнокровие и оставаться в статусе безмолвных наблюдателей.
– С этим нужно что-то делать, – сказал правый. – Она умрет от обезвоживания.
– А вам-то что за дело, – усмехнулся левый. – Она сама этого жаждет, неужели вы не понимаете.
Прикованная к батарее Тамара смотрела на них, и глаза ее расширялись от ужаса.
– Заткнитесь, вы!!!!
Тапочки, торчавшие из– под кровати, казалось, не обращали на нее никакого внимания, продолжали деловито оценивать шансы хозяйки уцелеть.
– Мне кажется, она перешла черту, – заметил правый. – Приковать себя к батарее… Конечно, замочек уязвим, но едва ли она сможет справиться с ним, если просидит в таком положении хотя бы один день, а судя по ее настрою, она готова ждать здесь Страшного суда.
– Пожалуй, – согласился левый.
– Что вы знаете о Страшном суде, паразиты!!! – взревела Тамара. – Страшный суд – в сердце, а не в геенне огненной!!! Заткните свои поганые пасти!!!
– Что ж, поглядим, – сказал левый тапочек правому и, действительно, заткнулся. Правый тоже не стал беспокоить его вопросами.
В квартире воцарилась тишина.
…Через два часа у Тамары затекло все, что было мягким и податливым. Постоянно вертясь на месте и подыскивая удобное положение, она исцарапала ягодицы о грубый деревянный пол, но словно не замечала, как под задом образовывается небольшая лужица крови.
…Еще через два часа у нее онемели руки и пересохли губы. Но что гораздо хуже – вернулись голоса и образы. Те самые, что мешали спать ночами.
Незнакомые мужчины жаждали ее нежного тела. Смаковали детали. Подробно останавливались на рельефах, впадинках и ложбинках, возбуждая и одновременно вызывая отвращение своей низменной похотью. Несомненно, они собирались ей вдуть, но почему-то все никак не могли перейти от слов к делу. Если их как следует не подзадорить, они так и простоят у порога, трусливые самцы.
– Идите, идите сюда! – закричала Тамара. – Я вас угощу по самое не балуйся!!! Захочешь мою киску? На, возьми мою киску! Повеселишь… какой ты шустрый…
Шепот усиливался, проникал в самые дальние закоулки головного мозга, царапал, вгрызался, объедал, как крысы объедают труп младенца. И в какой-то момент она будто увидела их лица. Точнее, только одно лицо.
Лицо до боли знакомое. Молодое. Улыбчивое. Это он.
Почему она его потеряла? Дай Бог памяти, как это случилось? Как же вышло?
– Вася? – простонала она, вглядываясь в темноту прихожей. – Василек… любимый мой, куда ты ушел?…
Мужчина промолчал. Вместо него ответили тапочки:
– Она окончательно и бесповоротно сошла с ума.
– Аминь.
Тамара взревела:
– Убирайтесь вон, сучьи потроха!!!!
Они убрались. Все голоса и привидения, преследовавшие ее много дней. Вместе с Василием.
…Еще через два часа Тамара сползла на пол. Вскоре рука, стиснутая цепью, стала синей. Потом рука почернела.
В последние мгновения Тамара попыталась позвать на помощь.
Ближе к полуночи восьмого июля, в День семьи, любви и верности, сумасшедшая умерла. Дверь взломали, лишь когда вонь стала невыносимой.
День четвертый – 28 декабря
ПРИЧАСТИЕ
Давайте я расскажу немного о своем вокзале. Вы ведь он нем почти ничего не знаете. Уверяю вас, тут есть на что посмотреть. Едва ли я стал бы слоняться целую неделю, не будь мне здесь комфортно.
Он большой. Дворец из черного гранита. На крыше – три купола в ряд, похожие на гигантские караваи с солонками. По задумке архитекторов они должны демонстрировать гостеприимность и широту души местного населения. Даже если вы находитесь в нашем городе проездом, вы получите всю гамму впечатлений, будто остались здесь на несколько дней… бла-бла-бла, какой-то подобный рекламный бред я читал несколько лет назад, когда вокзал решили реконструировать и благоустроить. Я уже не помню, каким он был раньше. Наверно, таким же большим, но менее гостеприимным и комфортным. Меня, школьника, здесь уже ловили однажды и едва не отправили в комнату для беспризорных детей. Я прогуливал уроки.
