поношенный курдский чопан.
Когда он подошел ближе, я понял, что старик не пьян, как мне показалось сразу, а чем-то очень расстроен.
— Салам, отец!— поприветствовал его я по-курдски. Он встрепенулся, услышав родную речь, поднял на меня полные слез глаза.
— Лаво джан! Мой сын! Ты курд?— откликнулся он.
— Да, я — курд. Что случилось с тобой, отец?
— Эх, сынок,— тяжело вздыхает старик.— Бедняк я, а значит, ничего хорошего случиться со мною не может...
И он поведал грустную историю, рассказал о большом горе, которое обрушилось на его седую Голову.
— Шесть дней назад у меня был большой праздник. Я отдавал замуж любимую дочь Мирвери. Со мной веселилось все селение. Вечером у костра молодежь танцевала и пела, а мы, пожилые смотрели на них и вспоминали свою молодость. Я был самым счастливым человеком на свете, потому что моя Мирвери в этот день выходила замуж. Но случилось страшное...— слезы мешали старику говорить.— Во двор ворвались пять вооруженных всадников... Они стреляли, что-то дико орали, схватили мою бедную, мою ненаглядную Мирвери... скрутили ей руки... и увезли. Мы искали их несколько дней всем селением. И в конце концов нашли...
— Где эти негодяи?— раздался за моею спиной голос сержанта Талиба.
Я так внимательно слушал несчастного старика, что не заметил, когда со всех сторон окружили нас мои солдаты.
— Эти негодяи вон там! — и старик указал трясущейся рукой в сторону дома местного управителя.
— Вы были у Мирзы-Ибрагима-Бузург-заде?
— Был. Но меня там отхлестали плетью и посоветовали забыть о том, что у меня была дочь...
У ворот заставы зашумели, громко заговорили. Сам собой открылся стихийный митинг. Возмущенные солдаты слушали старика и поносили самыми бранными словами коварного Мирзу-Ибрагима-Бузург-заде. И тогда я понял, что мои подчиненные воины готовы на все.
— Преступники должны поплатиться кровью! — решительно говорит сержант Талиб. Он дышит порывисто, дрожит от гнева.
— Смерть негодяям! Надо проучить этих гиен!
И все мы решительно двинулись к двухэтажному зданию. Но слишком громко, видимо, выражали мы свои чувства и мысли: Мирза-Ибрагим-Бузург-заде и его приближенные сообразили, что ждет их и поспешили в телеграфное отделение, которое находилось по соседству с управлением. А там — в телеграфном отделении они были «в бесте», что значило — в безопасности.
Но бедную Мирвери мы все-таки освободили из плена. Вид она имела ужасный: лицо девушки от непрерывного плача посинело, волосы растрепались, щеки были исцарапаны, в крови...
Отец и дочь, обливаясь слезами радости, обнялись. Глядя на них, трудно было не расплакаться самому.
...К нам на заставу пришло пополнение. Пятнадцать человек. Молодые, крепкие ребята. Они выстроились во дворе заставы. Знакомимся. В нескольких словах я объяснил новичкам, чем придется им заниматься на границе. Но всего не перескажешь, служба пограничная — штука сложная; что ни день, то новое происшествие, каких никогда еще не было, и никто их предвидеть не мог. Но основные обязанности новичкам я рассказал.
— Завтра на границу, а сейчас — отдых,— закончил я.— Вот ваша казарма. Сержант Азим-заде! Разместите солдат на отдых.
— Слушаюсь, господин ождан!
Направляясь к себе, размышлял над тем, куда же девался Мирза-Ибрагим-Бузург-заде и долго ли еще в Калате будет продолжаться безвластие. Чудеса творятся вокруг! Исчез правитель целого района, и никому до этого нет дела. О случившемся я сообщил в Мешхед неделю назад, но пока нет никакого ответа.
Возле порога моей комнаты меня неожиданно окликнули:
— Господин ождан!
Я обернулся. Ко мне подошел один из новеньких, по имени Ибрагим. Среднего роста паренек, приветливый, черноглазый. На щеке у левого глаза крупная, как прилипшая вишенка, родинка... Запоминающееся лицо.
— Господин ождан, мне сказали, что мы с вами земляки...
— А ты откуда?
— Из Мешхеда.
— О, я бывал там,— и сразу же я вспомнил наказ Кур-бана. — Что нового в Мешхеде?
— Ничего особенного... Знаете, господин ождан, зам шлет привет тетушка Гульчехра...
Догадка моя подтвердилась: он знает пароль. Я пригласил Ибрагима к себе.
— Ну, рассказывай, как поживает Курбан-Нияз, дядюшка Фейзмамед и остальные? Нет ли сведений про Абдулло-Тарчи и Мирзо-Мамеда?
Сделав выжидательную паузу, Ибрагим рассказал, что про наших боевых друзей, арестованных полицией, ничего не было слышно, а все остальные пока живы и здоровы. Рассказал Ибрагим и о том, как перед отъездом они с Курбан-Ниязом заходили к Акперу. Тот передал привет и посоветовал еще глубже пускать корни в Калате, готовиться к новым боям...
На душе у меня полегчало, будто кто-то сбросил с моих плеч тяжелую ношу, давно и упорно гнувшую к земле. Теперь я не одинок. Рядом был настоящий друг, а вдвоем больше можно сделать.
Дня через три после прибытия на заставу пополнения меня вызвали в Мешхед. Приказано было явиться к генералу-губернатору. Надо ли говорить, что для меня это явилось полной неожиданностью: полтора года не беспокоили и вдруг...
В Мешхеде мне довелось узнать много новостей. Оказывается, Бехадерский кавалерийский полк уже переименован в полк Бахрами. Вместо знаменитого третьего эскадрона «Молния» создан казачий эскадрон. Командует им Нурулла-Мирза.
— Негодяй из негодяев,— полушепотом сообщили мне солдаты, охраняющие конюшню.— Плачет по его длинной шее веревка, ох, давно плачет...
Я поставил в конюшню своего Икбала, стряхнул дорожную пыль, поправил ремень и зашагал к штабу.
В полумраке широкого и гулкого коридора, как мураши, снуют какие-то людишки с бумажками и папками в руках. Их очень много. И все они удивительно похожи друг на друга. У всех страшно озабоченные, серьезные лица. Суетливые и завистливые люди...
Подхожу к двери кабинета начальника военного штаба... И вдруг лицом к лицу сталкиваюсь с Мирзой-Ибрагимом-Бузург-заде. От неожиданности я наверное чуть-чуть задержал шаг, но быстро сообразил, что, пожалуй в этом нет ничего удивительного. Все понятно...
Но теперь уже деваться некуда. Я решительно тяну на себя массивную, обитую кожей дверь кабинета. Чувствую — Бузург-заде сверлит меня ненавидящим взглядом но я смело шагаю через порог.
— Господин начальник штаба! Ождан Гусейнкули-хан по вашему приказу явился.
— А-а! Гусейнкули-хан! Из Калата?
— Так точно, из Калата, господин начальник штаба!
На мясистом, исковерканном шрамами и какими-то складками лице моего собеседника, очень похожего на породистого бульдога, блуждает ядовито-лютая ухмылка.
— Так-так... И чем же вы, господин ождан, занимаетесь в Калате?
— Охраняю границу, господин...
— Готовите заговор, ведете антиправительственную агитацию, — бесцеремонно прерывает меня бульдог.— Хотите поднимать мятежи...
Я отлично понимаю, что ничего доброго этот человек сделать мне не может. От неожиданности теряюсь, не могу ничего возразить.
— Акт о вашей деятельности, господин ождан,— продолжает со злорадством начальник штаба —