небольшой отряд разбойников. При первых же выстрелах они в панике отступили. Со стороны противника трое убиты, есть и раненые, которых они захватили с собой. С нашей стороны потерь нет. Продолжаю преследование. Веду разведку. Ождан Гусейн-кули-хан».
Я решился на такой шаг после долгих раздумий. Да и Аббас поддержал меня: подполковник очень хочет, чтобы эскадрон шел по пятам «разбойников» и громил их, значит, поверит нашим сводкам. Донесение повез сам Аббас.
С нетерпеньем жду возвращения своего посла. Солдаты отдыхают. Охотники-добровольцы уже вернулись с добычей — дикими козлами-архарами. По поселку разносится неотразимый, обворожительный запах шашлыка. Солдаты явно довольны, что никакой стычки с «бандой» не было и что противник поспешно ушел. Я понимаю их: многим стыдно и обидно выполнять обязанности душителей свободы, идти против таких же бедняков, как они сами. Вот почему так весело вокруг костров, на которых жарится мясо.
А у меня кошки скребут на сердце: как отнесется к моему рапорту Довуд-хан? Вдруг потребует в качестве вещественных доказательств... трупы «убитых» мятежников!
Но волнения оказались напрасными. Аббас вернулся усталый, но довольный. Подполковник похвалил нас, приказал продолжать преследование и уничтожить разбойников как можно скорее. Напоминал он и о необходимости тщательной разведки, чтобы сохранить своих солдат, не до пустить потерь с нашей стороны. Подчеркивая эту заботу, он хотел завоевать симпатии подчиненных. Солдаты не верили этой ложной душевной щедрости подполковника. О Довуд-хане были далеко не лестного мнения, с недовольством поговаривали о том, что сам он не повел эскадрон на операцию, остался в безопасности, вообще держался высокомерно и пренебрежительно относился к солдатам. А это никакими хитростями и ложными улыбками не скроешь от подчиненных.
На следующий день снова выступили в условленное место и опять обнаружили следы недавней стоянки мятежников. Повстанцы хорошо выполняли условия нашей договоренности. Я изобразил на своем лице разочарование, досаду и даже гнев, но тут же заметил, что солдаты веселы, с удовольствием шутят по поводу наших неудач. Только Заман-хан хмурился, делая вид, что ему очень хочется вступить в бой и доказать, на что он способен. Но я то знал, что ему просто хочется поскорее вернуться в город, к своим друзьям-собутыльникам и разгульным пышногрудым девицам, умеющим веселиться...
Прошло несколько дней. И все время казалось, что мы вот-вот настигнем противника, но повстанцы уходили у нас из-под самого носа... Солдаты уже освоились с таким положением и, видимо, принимали нашу операцию за безопасную и даже увлекательную игру. Но я понимал, что долго это продолжаться не может. И действительно, Довуд-хан в ответ на одно из моих донесений прислал приказ немедленно вернуться в Миянабад.
— Злой? — спросил я Аббаса.
— Да, мрачней тучи грозовой,— кивнул он хмуро.— Сам он ничего не сказал, а стороной я слышал, будто из Тегерана запрос пришел...
Вон оно что! А мы совсем забыли, что не только Довуд-хан заинтересован в успешном исходе нашей операции. Ему-то можно было бы еще долго морочить голову...
Ничего не поделаешь, возвращаемся в Миянабад. Теперь радуется один только Заман-хан. А солдаты помалкивают, понимают, что вольная жизнь кончилась, опять начнутся каждодневные занятия, изнурительная муштра.
Едем унылой молчаливой колонной. Аббас догоняет меня, говорит:
— Ничего, Гусо-джан. Мы свой долг выполнили. Пока наш эскадрон гонялся за неуловимым противником, воины Абдулали и Гулам-Риза спокойно делали свое дело — налетали на усадьбы помещиков, забирали оружие, коней, деньги... Даже на государственный банк совершили налет. Так что теперь им легче будет держаться. А мы... Что ж, наступит и наш черед. Верю в это...
— Я тоже верю, дорогой Аббас,— горячо отвечаю ему.— Мы поднимаем над нашей родиной Дорофше Кавэян — знамя свободы!
В шесть часов вечера, разместив солдат, являюсь на прием к подполковнику и докладываю о прибытии эскадрона по его приказу.
Довуд-хан хмурит брови, усики его топорщатся, выражая недовольство.
— Ождан Гусейнкули-хан,— говорит он раздраженно,— у вас было достаточно времени, чтобы полностью уничтожить эту заразу!.. Но вы ежедневно докладывали только об одном: настигли... разбойники не приняли боя и скрылись...
— Оставляя убитых,— вставил я.
— Это не меняет дела. Разбойники продолжают бесчинствовать во всей округе. А меня запрашивают из Тегерана. Его превосходительство Гусейн-Хазал встревожен создавшимся положением.
— Но эскадрон не виноват,— снова осторожно вставляю я.— Условия поиска таковы, что...
Довуд-хан жестом останавливает меня.
— Не будем об этом говорить сейчас. Получен приказ: встретиться с бандитскими главарями и договориться об их капитуляции. На известных условиях, конечно. Поэтому приказываю установить с ними связь и договориться о переговорах.
— Слушаюсь, господин подполковник!
И наверное слишком ликующе прозвучал мой ответ, потому что Довуд-хан подозрительно посмотрел на меня.
Разыскав Аббаса, я рассказал ему о разговоре с подполковником. Он по привычке почесал подбородок, размышляя и медля.
— Думаю, что никакого расследования нашей деятельности во время операции не будет,— сказал он,— не до этого им сейчас. Видимо, крепко насолили им повстанцы, если командование решило пойти на переговоры.
— Знаешь,— решил я поделиться с другом внезапно вспыхнувшей догадкой,— мне кажется, что мы сочиняли Довуд-хану липовые донесения, а он в свою очередь сообщал в Тереган еще более дутые сведения, чтобы показать себя в лучшем свете. Так что ему нет никакого резона умалять значение сделанного эскадроном.
Аббас засмеялся.
— А что, пожалуй, так оно и было! Мы ему об убитых повстанцах, а он — о целых разгромленных бандах сообщал.— Перестав смеяться, он сказал:— Ну, а насчет переговоров опять придется ехать мне. Я теперь быстро найду к повстанцам дорогу.
— Только предупреди, чтобы во время переговоров сделали вид, будто не знают нас,— предупредил я.
— Это само собой,— согласился Аббас.
...В записке на имя Довуд-хана руководители восстания сообщали, что согласны на переговоры и предложили место встречи — высоту Шаджехан севернее села Насрабад... Были поставлены и условия: обе стороны являются без оружия и без охраны, только в этом случае Гулам-Риза и Абдулали будут согласны говорить с представителями командования правительственных войск.
— Та-ак, - протянул подполковник.— А нельзя ли окружить эту проклятую гору и захватить бунтовщиков? Вот был бы сюрприз командованию и лично его превосходительству...
Меня поразило коварство этого человека. Сдерживая негодование, я сказал:
— Они ведь не дураки, господин подполковник, и сами в петлю не полезут. А испортить все дело и не выполнить приказ мы можем...
Довуд-хан вздохнул:
— Да, к сожалению. А они сами-то не строят нам ловушку? Схватят и убьют...
— Курд никогда не поступит так подло, господин подполковник,— твердо сказал я.
Он удивленно посмотрел на меня и вспомнил, что я сам курд.
— Ах, да... Ну, конечно. Все равно надо идти!
...В назначенный день подполковник Довуд-хан, его ординарец, я и Аббас, оставив в условленном месте коней, медленно стали подниматься по склону. Наверху сидели на камнях двое. Увидев нас, они поднялись и стали молча, не двигаясь, поджидать. Я подумал, что место для переговоров выбрано очень удачно — сверху хорошо видно вокруг, так что можно не опасаться подвоха.