Подполковник поднимается тяжело, начинает прерывисто дышать, но отстраняет ординарца, который хочет ему помочь,— видно, гордость не позволяет.
Еще издали я узнал в поджидавших нас людях темнолицего Гулам-Резу и по-молодому стройного Абдулали.
Пока мы поднимались вверх, я вглядывался в их лица и не знал — отчего учащенно бьется сердце: от крутого подъема или от волнения. Вот мы и снова свиделись!..
Руководители повстанцев стояли с каменными лицами. Представившись, они снова замолчали, словно подчеркивая этим то обстоятельство, что не они предложили вести переговоры. И все же они готовы терпеливо выслушать противника. За их спинами на склоне холма сидели повстанцы, и мы шестеро оказались как бы на трибуне перед большим собранием. Винтовок ни у кого не было, но я заметил, как вздрогнул Довуд-хан, увидев целый отряд «разбойников». И голос его дрогнул, когда он стал говорить:
— Прежде чем говорить о возможности перемирия и его условиях, мы хотели бы услышать объяснения причин, побудивших вас поднять мятеж, посягнуть на устои своей страны, выступить против правительства и... законов ислама.
Мне этот вопрос показался нелепым. Достаточно было посмотреть на собравшихся здесь людей, чтобы понять, как трудно им живется. Обутые в чарухи, в бедную ветхую крестьянскую одежду, худые, с грубыми мозолистыми руками, повстанцы были похожи на тысячи других таких же крестьян, в поте лица добывающих хлеб насущный, терпящих гнет и унижения. Были среди них и девушки, и я вспомнил вдруг недавнюю историю с Мирвери... которая едва не кончилось для меня трибуналом и, может быть расстрелом. Как же им не сражаться за свою свободу, за свою честь?
Об этом же говорит сейчас и Гулам-Реза. Он клеймит угнетателей, обвиняет правительство в том, что оно продало страну иностранцам и совсем не заботится о народе, который влачит самое жалкое существование.
— Вы предлагаете нам свободу, офицерский чин,— повышает он голос так, чтобы слышали все.— А что вы можете пообещать моему многострадальному народу!.. Вот поэтому мы и решили с оружием в руках бороться за свои права. И мы будем сражаться до победного конца.
Абдулали все время смотрел подполковнику прямо в глаза и, выбрав момент, спросил:
— Вот вы военный человек, Довуд-хан, скажите, разве согласились бы вы получить генеральский чин путем предательства?
Подполковник смутился, стал теребить свои усики.
— Речь идет о предложении командования... относительно вашей... э-э... безопасности, если будет ваше согласие,— забормотал он.
— Нет, мы не оставим свой народ в трудную минуту,— ответил Гулам-Реза.
— Мы не принимаем ваше предложение,— спокойно повторил Абдулали.
Подполковник поклонился и поспешно стал спускаться вниз. Воспользовавшись моментом, мы с Аббасом крепко пожали руки своим друзьям и тоже стали спускаться. Мы гордились боевыми товарищами, мужественно ведущими трудную партизанскую борьбу.
У подножия высотки мы оглянулись и еще раз увидели Гулам-Резу и Абдулали, стоящих рядом, плечом к плечу в окружении своих соратников.
Тогда мы еще не знали, что оба они вскоре будут предательски схвачены и публично казнены на площади..
ПРОТИВ БАНДИТОВ
Довуд-хан ходил тигром, посаженным в клетку. Его планы остаться правителем Миянабада, хозяином просторного и роскошного арка рухнули: неудача переговоров, провал операции эскадрона подавить восстание вызвали недовольство командования. Подполковнику приказали увести эскадрон в Аббасабад, где, по сведениям, разгулялись грабители. Они нападали на крестьян, купцов, паломников, на служащих дорожных станций. Не брезговали ничем...
Вызвав меня и передав приказ, Довуд-хан проворчал:
— Мне надо было самому руководить операцией по уничтожению бунтовщиков. Без настоящего руководства эскадрон не может справляться с поставленными задачами.
— Это верно, господин подполковник,— охотно поддержал я.— Я пытался применить вашу тактику, но — увы!..
— Да, самому,— повторил он, словно не расслышав моих слов.— И командование правительственными войсками тоже так считает...
Я понял, что он успокаивает себя.
— С бандой грабителей в Аббасабаде мы быстро справимся, господин подполковник... под вашим непосредственным руководством. А потом вы вернетесь сюда снова!
— Может быть,— рассеянно ответил он.— Жаль, что не мне предоставляется право довести дело до победного конца здесь.
— А что, сюда направляются новые войска? — спросил я, стараясь скрыть тревогу.
— Полковник Мехти-хан сам поставит здесь последнюю точку. Из Тегерана прибывает вновь сформированный эскадрон и еще более тысячи всадников. Они пройдут по этим местам с огнем и мечом!..
Явная зависть сквозила в его словах. Как хотел бы он сам жечь и убивать здешних бедняков, из-за упорства которых он лишился многих благ и почестей. Наверное, в эти минуты он на самом деле жалел о том, что сам не руководил операцией.
Через несколько минут о нашем разговоре уже знал Аббас. Выбрав момент, он поспешил к своему земляку, связанному с повстанцами, и тот обещал как можно скорее передать важное сообщение Гулам- Резе и Абдулали. Но он, кажется, не успел, потому что на рассвете следующего дня, выезжая из города, мы увидели клубы пыли на дороге, ведущей в Мешхед...
И только значительно позже мы узнали, что произошло в этих краях после нашего ухода. Отчаянные головорезы, собранные в эскадрон полковника Мехти-хана, и подошедшие вскоре кавалеристы из числа преданных правительству войск жестоко расправились с восставшими, со всеми, кто им помогал. Земля была полита кровью патриотов.
А пока мы ехали мимо осенних садов, больших и маленьких селений, мимо изрезанных межами крохотных кре-стьяских полей, переходили вброд студеные речки и с болью в сердце смотрели на то, в какой бедности живет наш народ. Грязные и босые ребятишки боязливо поглядывали на нас из-за углов, взрослые тоже провожали нас недобрым взглядом. Были они похожи скорее на нищих, чем на крестьян, издавна работающих на этой плодородной земле.
— Представляешь,— говорил Аббас,— подлые негодяи еще осмеливаются нападать и грабить этих людей.
— Да, уж этих бандитов мы щадить не будем!— ответил я ему.— Пользуясь тем, что народ поднимается на защиту своих прав, бандиты под шумок грабят простых людей, наживаются, чтобы потом пошиковать где-нибудь в Тегеране или Мешхеде.
— А в правительстве всех — и повстанцев, и этих мародеров и насильников— относят к одной шайке-лейке и затуманивают людские умы. Ведь многие до сих пор не могут разобраться: кто есть кто...
— Именно поэтому и надо как можно скорее покончить с бандитизмом, Аббас. Кстати, не в твою ли честь назван это славный город?
Аббас засмеялся.
— Уж лучше бы — в мою!.. А то — в честь какого-то шаха. — Друг мой через силу улыбнулся,
— Не унывай, Аббас, придет время и города будут называть именами таких вот, как ты!
Аббас смущенно махнул рукой: скажешь, мол, тоже!.. А я подумал, что такое время не за горами, вернее — оно для кого-то уже пришло: ведь в соседней с нами Советской стране человек труда, борец за народное счастье — стал самым почетным человеком. Там и у власти люди труда. Они подлинные хозяева
