заняться своими делами,— подождав, когда они выйдут, он проговорил:— Вы видели мою жену и мою дочь... Я их очень люблю и не хотел бы раньше времени расставаться с ними.
— Значит...— начал было Пастур, но хан остановил его:— Это значит только одно: я хочу жить в мире. Несли вы не посягнете на мой род, на мой дом, на мою семью, я не подниму меча...
— Но ведь на нашей земле идет война,— напомнил я,— и вряд ли кому-то удастся остаться в стороне.
— А вы как отнесетесь ко мне?— спросил, прищурясь, хан.— Как к тирану, собственнику и притеснителю угнетенных?
— Какой же вы тиран, если у вас всего три гектара земли и вы сами работаете в поле круглый год!— восклицает Пастур.
Мухамед-Ибрагим-хан хитро усмехается.
— Оказывается, прежде, чем ехать ко мне в гости, вы все разузнали обо мне,— говорит он, качая головой не то в осуждение, не то одобряя.— Но я глава рода, в котором сорок тысяч человек,— это вас не смущает?— и, не дожидаясь ответа, он продолжал.— Я давно слежу за развитием событий. Вы выступаете за справедливость, за то, чтобы все крестьяне имели землю и трудились на ней. Это меня устраивает. Но почему вашу революцию начали военные? Разве они — главная сила на нашей земле? И разве можно построить республику в одном лишь Хорасане? Не убеждайте меня, я знаю, что у вас нет связей ни с Тегераном, ни с Тавризом, ни с Абаданом. Даже Кучан не с вами. Персия велика, а пламя революции пылает на небольшом клочке ее земли. Разгорится ли оно так, чтобы охватить всю страну? Вот что должно волновать...
Он замолчал, задумался.
— Кучан мы возьмем, — сказал Пастур уверенно,— и Мешхед тоже. Наша армия растет с каждым днем, теперь в ней не одни только военные, много крестьян, ремесленников. А правительственные войска разлагаются, солдаты 5егут...
Хан жестом остановил его.
— К Ходоу-Сердару и к Таги-хану я сам посылал своих джигитов,— сказал он тихо, точно вглядываясь в даль годов.— Если я увижу, что вы — это действительно сила, я и к вам пришлю целый отряд миланлу, да что там — сам приведу своих джигитов.
— Так что же нужно, чтобы вы поверили в нашу силу?— спросил я.
Хан подумал, пожевал ус, потом ответил:
— Возьмете Кучан — ждите меня с отрядом!..
— Ну, тогда можно считать, что вы уже командир эскадрона революционной армии!— радостно воскликнул Пастур.
— Пусть аллах услышит ваши слова,— осторожно, волнуясь, проговорил хан.
Провожали нас хозяева всей семьей. Мухамед-Ибрагим-хан вел нас к воротам, обняв за плечи, как своих сыновей, а Джамила-ханум окропила наш путь водой из чашки, которую вынесла из дому Тагира. Дочка хана все время смущалась и смотрела вниз, а когда при расставании вскинула глаза, я был поражен их странным трепетным сиянием. Были в ее взгляде и восхищение, и девичья застенчивость, и испуг. «Не бойся,— хотелось сказать ей,— ведь мы и за твое счастье боремся, милая девушка!» Но она уже потупилась, задержавшись, и я промолчал.
...Через два дня, оставив в Миянабаде небольшой гарнизон, мы двинулись на Сабзевар.
ЗА ПРАВОЕ ДЕЛО
- Ох, не нравится мне все это,— сказал Аббас. — Что именно?
— Очень уж все у нас гладко идет!.. Всюду встречают с цветами, крестьяне несут продовольствие, выделяют фураж. Миянабад красными флагами встретил... Если еще и Сабзевар откроет нам ворота, то я и впрямь поверю в то, что аллах услышал мольбу народа о ниспослании нам всяческих успехов!..
Мы только что миновали Джугатайские горы, и перед нами с вершины пологого холма, поросшего пожелтевшей от солнца травой, открылся широкий вид на Сабзеварскую долину. Всадники невольно придержали коней и залюбовались свежестью и щедростью красок, на которые не скупилась природа. Желтые поля перемежались с густой зеленью садов, ровные полосы виноградников тянулись по склонам холмов и казались отсюда фиолетовыми, а сами холмы были словно бы позолочены. Проселочные дороги вились меж полей и садов серыми змейками. В арыках поблескивала вода. И над всем этим великолепием раскинулось голубое небо без единой тучки или даже легкого облака.
— Это Сабзевар?— спросил Пастур, указывая на видневшиеся вдали высокие стены с башнями над темной зеленью деревьев.
— Сабзевар,— сказал я и приложил к глазам бинокль.
— Ну, если ты сейчас увидишь красные флаги, я окончательно поверю, что все святые, которых просили за нас родные и близкие, и сам великий аллах помогают нам,— сказал Аббас будто бы шутя, но я уловил в его голосе тайную надежду.
И эта надежда оправдалась. Город сдался без боя, хотя в Сабзеваре остался гарнизон.
Мамед-Ага-Саркизи предложил с небольшой группой солдат объехать вокруг города. Разведчиков он выбрал сам.
А мы разговорились с теми, кто открыл нам ворота. Солдаты рассказали, что еще до наступления темноты, видимо, узнав о нашем намерении идти на Сабзевар, город покинули командир гарнизона и несколько офицеров. Среди них был и подполковник Довуд-хан.
— Давно он здесь?— спросил я.
— Довуд-хан?— охотно продолжал разговор сержант, начальник стражи.— Да он нам и принес весть о восстании в Мораве-Тепе. С тех пор он отирался здесь при штабе. А вечером уехал неизвестно куда. Видно, боится вас!
— Да, он всегда был исправным служакой... хотя в сущности трус и дурак,— сказал я.— Так вряд ли удастся с ним встретиться — он сумеет вовремя удрать! Ну, да и не это сейчас главное. Мы сейчас займем арк, а вы, сержант, оповестите всех солдат, чтобы утром собрались на площади. Надо же познакомиться, поговорить. Кстати, сколько вас тут?
— Двести штыков!— четко ответил начальник стражи.— Все люди из подразделения внутренней службы «Амния».
— Пусть все явятся утром. А часовых мы поставим у ворот своих, так что не обижайтесь. Вот оформим все как положено, тогда другое дело... Пока снимите ваших людей.
Вошел Аббас. Мундир его был в крови, и я испуганно спросил:
— Ты ранен... что случилось?
— Да нет,— устало ответил Аббас. — Ранен не я... Бойца нашего нашли в степи.
— Жив?
— Был жив, когда мы подоспели. А пока везли в город...
— Успел сказать, что произошло?— нетерпеливо спросил я, чувствуя недоброе.
— Сказал... Мамед-Ага-хан оказался негодяем и изменником...
Я вскочил и бросился к нему.
— Изменник?
— Да. Он выбрал своих людей, с которыми сговорился еще раньше. А этот, который погиб, оказался среди них случайно. Ему предложили ехать в Мешхед, он отказался. Мамед-Ага-хан выстрелил в него. Три пули всадил, да парень крепкий оказался... Лежал, истекая кровью... «Я знал,— твердил бедняга,— что вы найдете меня, теперь буду жить...» Не дотянул до города.
Мы долго молчали, пораженные подлой изменой Ма-мед-Ага.
— Д-а,— сказал я наконец.— Вот и первый чувствительный удар.
— Коварный удар,— отозвался Аббас.— Что ж, полезный урок!
— Эх, нет здесь Салар-Дженга,— вздохнул я,— выложить бы ему все, что мы думаем!
От Салар-Дженга не было никаких вестей. Мы гадали, что же происходит на восточном фронте и есть
