вас на верную смерть. Мы решили пробиваться к границе. Патроны у нас на исходе, а путь далекий и трудный, врагов на этом пути мы встретим много, значит, не все из нас дойдут до цели. Нам придется пробираться скрытно. И сейчас... мы простимся с нашим боевым знаменем, братья!..
Аббас вынес вперед наше красное знамя... Я первым подошел и, склонив колено, поцеловал полотнище, пахнувшее солнцем и ветром. В молчании все бойцы совершили этот ритуал прощания. У многих на глазах были слезы.
Потом мы вырыли посреди степи яму и опустили туда свернутое знамя юго-восточного фронта, который с этой минуты перестал существовать. И снова чередой прошли мимо покоящегося в глубине знамени мои товарищи, и каждый положил сверху свой красный бант...
Яму засыпали и заровняли.
После долгого молчания я скомандовал:
— По коням!
Нехотя, словно смертельно уставшие, поднялись бойцы в седла. И не было теперь на их лицах отсвета недавнего внутреннего горения. Но я знал, что они сделают все, что еще можно будет сделать, и умрут достойно, если придется.
— Ма-арш!
Грустное это было шествие. Мы ехали шагом, и казалось, что даже кони подавлены происшедшим. Но бойцы по-прежнему держали равнение в строю. И яркое летнее солнце весело играло на вороненых стволах винтовок и медных эфесах шашек.
Мы переночевали в небольшом селе Хакмабад. По общей договоренности бойцы условно называли меня «господин генерал», но крестьяне догадывались, кто мы такие на самом деле. Нередко я ловил на себе их печальные и сочувственные взгляды. В доме, где мы остановились втроем с Аббасом и Пастуром, древняя старушка долго смотрела на нас слезящимися глазами и, наконец, сказала со вздохом:
— За что же аллах дал вам такую судьбу, сынки?
— А чем плохая солдатская судьба? — попытался отшутиться Аббас.
— Да всем... Матери вас где-то ждут... жены и невесты, а вас пуля в степях и горах встретит. Только и утешение близким, что за правое дело вы ушли...
— А почему вы считаете, что наше дело — правое? — не унимался Аббас.— Мы его величеству служим...
— Все бы так служили,— снова вздохнула старушка.— Жалко, что не дали вам полностью дослужить... Что делать-то теперь будете, бедные?
Мы переглянулись. Форма на нас военная, разве только погон нет. Но разве старушка в погонах разбирается? Оказывается, разглядела, что мы не те солдаты... Значит, и другие разглядят, не удастся наш маскарад.
Мы шептались об этом перед сном, и тревога вползла в наши души, беспокойство не давало уснуть.
— И не такое мы видели... Побольше выдержки,— говорил Пастур.— А то, что простой народ знает о нашей судьбе и жалеет нас, даже к лучшему: значит, помогут и врагу не выдадут. Нечего нам от крестьян прятаться.
Слова эти оказались вещими. Когда на рассвете покидали мы село, ко мне подошел пожилой крестьянин, поклонился и сказал:
— Не знаю, кого вы ищите, господин генерал, а только вон там,— он указал направление,— стоят курдские войска Гаджи Гурбан-Али. Они тоже ищут... Какого-то Гу-сейнкули-хана... Я человек неграмотный, вы простите, если что не так сказал.
Мы поблагодарили крестьянина и медленно поехали в указанном им направлении.
— Что думаешь предпринять, Гусо?— спросил Аббас. Пастур тоже смотрел на меня и ждал ответа.
По их взглядам я понял, что они хотят боя. Что ж, джигиты этого феодала — не такая уж грозная сила. К тому же мы можем использовать внезапность. Мы-то про них знаем, а они о нашем приближении и не догадываются.
Впереди была тутовая рощица, за ней находился отряд Гаджи-хана.
Разведчики подтвердили, что можно легко подойти незамеченными к неприятелю.
— Будем атаковать,— сказал я.— Гаджи Гурбан-Али я хорошо знаю, это реакционный феодал, который сразу же стал на сторону правительства. Про него говорили, что он собственноручно избивал до смерти крестьян, которые сочувствовали революции. Одну семью он расстрелял за то, что двое парней из нее ушли к Таги-хану. Давно я хотел встретиться с ним — вот и довелось.
Как только за деревьями стали видны всадники в халатах, медленно ехавшие по проселочной дороге, я дал команду изготовиться к атаке. Еще минута, и вот уже над утренней степью звучит подхваченная сотнями голосов команда:
— Вперед! Рубить насмерть!..
Рванулись хорошо отдохнувшие кони. Грохотом горного обвала загудели копыта наших коней. Я увидел, как в панике смешались растянувшиеся по дороге всадники, стали поворачивать коней.
Икбал распластался над землей, вытянув шею, только уши торчали.
— Смерть врагу!— гремело над атакующими цепями.
И сошлись мы в жаркой схватке. Захрапели кони. Кто-то закричал нечеловеческим голосом. В единый страшный рев слились крики, ржанье коней, выстрелы, удары металла, топот, стоны умирающих...
Я искал глазами самого Гаджи-хана, но разве разберешь что-нибудь в таком мельканьи людских искаженных злобой и ужасом лиц, конских оскаленных морд, сверкающих на солнце сабель...
Недолго длилась эта кровавая битва, но мне эти мгновения показались бесконечными. Наш противник не выдержал натиска и, оставив на пыльной дороге убитых, раненых и затоптанных копытами, отступил в заросли камыша.
Мы не стали врага преследовать...
В одном селе к нам подошел крестьянин, лицо которого показалось мне знакомым. Я вглядывался в его заросшее рыжеватой бородой лицо, а он смущенно мял пальцами край рубахи и не решался заговорить первым.
— Не узнаете, Гусейнкули-хан?— робко спросил он наконец.
И тут я вспомнил — это был один из новых членов реввоенсовета.
— Вы?— удивленно воскликнул я.— И здесь? В таком виде?
Он опустил глаза. На его загорелых щеках проступил румянец. Но, совладав с собой, он поднял взгляд и ответил твердо, почти с вызовом:
— Да, здесь. И в таком виде. Я из этого села. И вот — вернулся. А что я мог сделать? Ну, что?
— Ладно,— примирительно, понимая его состояние, сказал я,— давайте сядем, поговорим.
Он оживился, пригласил:
— Зайдем ко мне, мой дом рядом...
Но нам надо было идти дальше, засиживаться не было времени.
— Расскажите, что произошло, мы ничего толком не знаем.
Он помолчал, наматывая на палец волосы бородки. Потом заговорил:
— Мы подошли к Кучану... Правительственные войска встретили нас огнем пулеметов. Мы дрались двенадцать часов. Потеряв с полсотни солдат убитыми и столько же ранеными, осажденные бежали в горы. А мы потеряли только шестерых. В Кучане на одном из зданий мы увидели красный флаг. Это было помещение советских торговых организаций. Салар-Дженг решил: счастливое предзнаменование. Нам казалось, что победа всегда будет сопутствовать нам. Но вышло иначе...
— Почему, почему вы не взяли Мешхед?— не выдержал я.
Он вздохнул.
— Салар-Дженг рассчитывал, что в Мешхеде к нам присоединятся местные войска. Но подготовленное в Мешхеде восстание было предупреждено. Гарнизон разоружили и заменили свежими войсками, прибывшими из Теге- . рана. А у нас оставалось по два патрона на винтовку. Так что нам было делать?..
— Чуяло мое сердце, промедление в Брджнурде дорого нам обойдется,— вставил Аббас.— Так оно и
