примесей и ничто не предвещало грядущую гибель Мира и Конец Света. Разве что деление человечества на Земных и Земноводных, противостояние которых существует по сей день. Об этом сказано одним из толкователей Весты, который читал Книгу Будущности.
Даже если там написано, что прогремит на земле последняя война, в которой сойдутся Земные и Земноводные, и после которой прозреют слепые изгои… Всё равно жизнь не прервётся, не пресечётся род человеческий, не исчезнет любовь…
После всех-то войн, описанных в Весте, ещё одна — последняя! — капля в океане…
Чтобы стать Вещим, он должен открыть эту Книгу. Открывал же её Вещий князь Олег… И Вещий Гой Зелва открывал!
Правда, первый погиб от коня своего, хоть и знал будущее; второй — от гитарной струны…
Неужели и познав будущее, не избежать своего рока?..
Счастливый Безумец бережно поднял футляр, огладил его точёные из крепчайшего дерева, гладкие бока.
— Да! Открыть! Для того, чтобы познать Прошлое, требуется сорок сроков жизни, а для познания будущего — хватит минуты.
Он зажал деревянный цилиндр между колен и медленно потянул крышку…
18
Обычно побудку играл Арчеладзе: сам просыпался рано и тут же стучал кулаком в стену. А в этот раз никто не стучал, и вымотавшийся за двое суток в горах Воробьёв проспал до вечера. Он привык к чистой, интеллигентной работе, когда нужно проникнуть в запертое помещение или просочиться сквозняком на тщательно охраняемый объект, установить там умную и сложную аппаратуру и так же незаметно исчезнуть. Остальное было делом техники. А здесь он ползал по лесам, как какой-нибудь фронтовой разведчик, страдая от излишнего веса и одышки, бегал марш-броски, волоча за собой пленных, и медленно сатанел от безысходности: возврата к прежнему быть не могло, и оказавшись «вне закона», он ставил на прошлом крест. Конечно, в его судьбе и неустойчивом нынешнем положении был виноват Арчеладзе, втравивший всё своё окружение в эту авантюру. Но если Кутасову на Балканах было раздолье — попал в родную стихию и не особенно-то задавался вопросами, что и во имя чего делается, будучи авантюристом по складу характера и профессии, — то Воробьёв, пока без особенных всплесков, страдал от неопределённости будущего. Ну, выловят они весь «Арвох», каким-то образом не дадут секретным службам неизвестно каких стран хозяйничать на горе Сатве, а потом что? Куда? Назад в Россию? Но там их балканские дела могут откликнуться, поскольку у «духа мёртвых» руки длинные, а сам он — бесплотен. Неужели остаток жизни придётся доживать на нелегальном положении, как Птицелов, принявший яд на Ваганьковском кладбище?
А хотелось пожить тихо, в своё удовольствие, и где-нибудь в Подмосковье, на той же Клязьме, например, построить домик в лесу, собирать грибы, удить рыбу — эдакая идиллическая жизнь отставного майора госбезопасности. На праздники и юбилеи надевать форму, говорить тосты в кругу друзей, выступать в школах или — о чём теперь и не мечтать! — читать курс лекций по оперативному искусству в спецшколе службы безопасности.
Всё это стало неисполнимо.
Но даже если бы Арчеладзе объявил завтра, что надо ехать в Африку и охранять там какой-нибудь кусок пустыни, Воробьёв бы поворчал, повозмущался и поехал только из соображений честолюбия. Дело в том, что полковник однажды буквально спас его, когда Воробьёва вывели за штат и поставили вопрос об увольнении до пенсионного срока. Попросту вышвыривали из службы по политической неблагонадёжности. Его, как самого лучшего оперативника и специалиста по литерным мероприятиям, включили в специальную группу, чтобы осуществлять слежку за патриотическими партиями и движениями. Режим тайно осуществлял политический сыск и провокации, якобы среди организаций коммунистического толка. На самом же деле это было направлено против всех, кто выступал за самостоятельность и мощь России. Воробьёва возмутило то, что вчерашние борцы с диссидентами сегодня ополчились на… патриотов. Причём бессовестно, нагло утверждали, что теперь они — враги отечества! Он же офицер, всегда мысливший себя только русским офицером, не мог не быть патриотом, о чём и доложил начальству.
Влиятельный Арчеладзе, о деятельности которого лишь смутно догадывались во многих службах конторы, неожиданно, прорывая все заслоны, втащил к себе в отдел совершенно незнакомого ему сотрудника, взяв только за профессиональные качества и принципиальность. Нигрей попал туда точно так же. Преданность Никанорычу была вовсе не благодарностью за выручку; они сразу же сошлись в убеждениях, иметь которые во времена разорения службы безопасности было великой роскошью. Воробьёв любил вождей, зная, что по природе своей он никогда не сможет повести за собой во имя какой-то идеи. Он умел только хорошо и громко возмущаться. А этот длинный, часто непредсказуемый человек, похожий на орла, обладал смелостью и волей. Отойти, оторваться от него было невозможно, как от магнита.
Проснувшись, он как всегда стал думать о своём положении, ожидая побудки, но пролежал около получаса и не дождался стука в стену. Постучал сам, позвал:
— Никанорыч?.. Солнце село, пора психов на волю выпускать!
За перегородкой слышались тихие шаги. И никакого ответа.
Воробьёв вскочил, и как был в длинных армейских трусах, так и ввалился к полковнику.
В комнате оказалась… Капитолина! Только какая-то другая, особенно изящная, и во взгляде светился огонёк, способный смутить любого мужчину.
— Капа… — шалея, промямлил он, поскольку лёжа в постели и скорбя о своём будущем, вспоминал и её. — Капитолина?..
Он тут же прикрыл дверь, сбегал к себе и натянул спортивный костюм.
Кроме офицера-кадровика, отбиравшего сотрудников в спецотдел, их негласной проверкой занимался ещё и Воробьёв. Так вот, когда появилась машинистка Капа, он, как и положено, сделал на неё оперативную установку, а Нигрей пару дней поболтался за ней, изучая связи и образ жизни. Всё прошло без сучка и задоринки: голливудской выправки девица подходила по всем статьям. Воробьёв «положил» на неё глаз. Пару раз он предлагал подвезти её до дома и получал отказ, затем, в третий раз, просто взял её за руку, посадил в машину и повёз. Неподалёку от своего дома она попросила остановиться возле магазина и сказала весьма выразительно:
— Мне нужно кое-что купить нам к столу.
У Воробьёва сдавило дух, словно в Измайловском парке он наткнулся на белый гриб. Ждал её десять, двадцать минут, потом вошёл в магазин и Капитолины не обнаружил. На следующее утро он специально завернул в машбюро, где кроме трёх машинисток сидели ещё две компьютерщицы, и увидел её чистый, безвинный взгляд.
Когда же её застукали за передачей информации, Воробьёв не сообщал об этом Арчеладзе целые сутки. Было ясно, что новая машинистка вылетит из отдела мгновенно, а было жаль…
Внезапную привязанность начальника к «шпионке» он объяснил сначала непредсказуемым характером Арчеладзе, которому вздумалось таким образом «раскрутить» девочку, подставленную сверху для контроля за независимым отделом. Воробьёв готовился к спектаклю в охотничьем домике — и в уме не было, что Никанорыч, этот женоненавистник поневоле, вдруг сам «положит» на Капитолину свой орлиный глаз.
И когда это случилось, Воробьёв ошалел ничуть не меньше, чем теперь, увидев машинистку в комнате Арчеладзе, да не в охотничьем домике и даже не в Москве — тут, на Балканах!
Видимо, что-то проспал…
— Конечно, я рад тебя видеть, — соврал он, снова появляясь перед Капитолиной. — С приездом!
— Спасибо, — неожиданно ласково произнесла она. — Чай, кофе?
— Кофе, чтобы проснуться! Может, мне это снится?
— Нет, я настоящая, — она прошла мимо, и его обдало волной тонких духов. — От призраков нет тени. Видишь, от меня есть!
— Решила навестить тут нас? В глуши забытого селенья?..
