III
Панужаев ценил в людях развитый интеллект, но к большинству ярко выраженных интеллектуалов относился со снисходительным презрением, полагая их сухарями, в действительности лишенными божеской искры. «К чему семь пядей во лбу, когда нет огонька и ему даже не из чего возгораться», — насмешливо говорил он, бывший троечник, когда по окончании института начал делать быструю карьеру на производстве, оставляя позади своих некогда блиставших соучеников. Из их числа он всегда выделял лишь Алтынова, который при своих талантах мог далеко пойти, не будь он таким лентяем и пьяницей. Тем же светом божественной искры Панужаев привык объяснять свои успехи в «диком бизнесе», ибо холодный ум был здесь ненадежным подспорьем — зачастую плошали именно те, кто пытался заранее скалькулировать каждый свой шаг, не надеясь на Бога и на авось, на которых зато надеялся Панужаев и в финале всякий раз оказывался на коне. Такое везение вкупе с таким образом мыслей вполне способны сформировать у человека наполеоновский комплекс, но, по счастью, внезапная перемена фортуны послужила прививкой от этого неприятного заболевания. Теряя под ногами почву, он в последние месяцы крутился на предельных оборотах и все чаще был вынужден просчитывать ходы и напрягать извилины; конечными продуктами этих усилий стали запутанная комбинация из заемов-перезаемов под залог или под честное слово и — в меньшей степени — похищение с целью выкупа одного мелкого нигерийского мафиози. «В меньшей степени» потому, что эта задумка больше походила на традиционные для Панужаева авантюрные импровизации, которые он всегда предпочитал рутине трезвых расчетов.
Тем временем дела его стабильно ухудшались. Крупно задолжав друзьям-афганцам, он тем самым фактически лишил себя «крыши» как раз в тот период, когда отдельные наименее цивилизованные кредиторы уже начали демонстрировать нетерпение. Встревоженный их намеками, он с недавних пор стал заезжать за дочерью в школу, что совсем не нравилось Лене — она была самостоятельной девочкой и не хотела, чтоб ее относили к разряду непопулярных в их классе «папенькиных дочек». Панужаев нервничал, пространство для маневра сокращалось, а из Нигерии пока не приходило никаких известий (обратная связь должна была поддерживаться письмами до востребования на чужой паспорт). Проблемы возникали и у его компаньонов. Однажды утром после очередного посещения Главпочтамта он, перебежав от его крыльца к машине — в городе третий день шел дождь, — забрался в салон и взял истошно верещавшую телефонную трубку.
— Никита, на меня тут какой-то странный наезд, — сообщил Швеллер. — Ты сейчас где? Не завернешь к киоскам?
По прибытии на место Панужаеву не пришлось долго гадать о характере случившегося катаклизма. Задняя стена и угол одного из принадлежавших Швеллеру киосков были обожжены, а вокруг по асфальту извивались густые потеки еще не размытой дождем пены от огнетушителей. В тесном пространстве внутри киоска кроме самого хозяина и продавца — тщедушной рыжей девицы с раскосыми и жадными глазами — находились еще двое юношей, которые хором сказали «Доброй ночи», когда он открыл дверь.
— Что это такое? — спросил он у Швеллера.
— Не обращай внимания. Они всем так говорят. Эти ширнутые ублюдки думают, что сейчас ночь.
Руки юнцов были связаны за спиной, куртки заляпаны грязью и клочьями пены, вдобавок у одного текла кровь из носа и разбитых губ, а у второго были сильно опалены брови и волосы. Глаза их сияли безумным желтоватым огнем.
— Они, что ли, подожгли?
— Причем внаглую, — вмешалась продавщица, опередив Швеллера. — Подвалили, один льет из бутылки бензин, а второй уже чиркает зажигалкой. Клиенты на улице закричали, я только дверь открываю — и тут оно вспыхнуло…
— Зачем жгли? Вас кто-то послал? — обратился Панужаев к пироманам. Те радостно заулыбались и начали говорить наперебой:
— Нас послали… Да-да, послали вперед, чтоб сказать… То есть сделать… Чтобы не говорить… Нас послали вперед, чтоб все сделать и ничего не сказать… То есть…
— Я уже полчаса их трясу, — сказал Швеллер. — Толку мало. Насколько я понял, какой-то хмырь дал им таблеток и обещал дать еще, если они ночью поджарят мое хозяйство. Они сдуру заглотили сразу все «колеса», оторвались по-крупному, вообразили, что уже ночь, и пошли на дело.
А пироманы продолжали нести околесицу.
— Мы мирные люди, — говорили они. — Мы только что с бронепоезда… Мы мастера по сексуальному ориентированию… Нас послали вперед, и мы заблудились… Мы потеряли ориентацию… Раки зимуют где-то поблизости… Эскимосы прорвали фронт… Вычеркните нас из добровольцев…
Скрипнула дверь, и в киоск просунулась бритая голова с расплющенными ушами и коротким свежим шрамом над левой бровью.
— Ну вот, приехал Стас, — сказал Швеллер. — Он ими займется. А мы поговорим в машине.
Они вышли на улицу и сели в стоявший позади киосков джип Швеллера.
— Думаешь, это из той же оперы, что с пожаром на складе?
— Очень похоже. Хорошо бы подловить гнилого пидара, который их на меня натравил. Он обещал потом с ними встретиться…
— Попытка не пытка, но вряд ли выйдет. Чтобы нам сейчас попасться, он должен быть не только гнилым пидаром, но еще и полным идиотом.
Швеллер тяжело вздохнул. Если глупость своих подчиненных он воспринимал как должное и даже видел в этом положительный момент, поскольку и сам не блистал на их фоне, то в идиотизм своих врагов ему верилось с большим трудом.
— Что будем делать?
Вопрос непринужденно повис в воздухе. Панужаев щелкнул зажигалкой, дал прикурить товарищу, прикурил сам и, опустив зажигалку в карман, извлек оттуда же и начал задумчиво вертеть в пальцах потертый советский паспорт.
— Хоть бы с неграми что-нибудь выгорело, — сказал он наконец.
— Давно узнавал?
— Только что. Ответа пока нет.
— К паспорту не придирались? Дай взглянуть, — Швеллер раскрыл документ. — Иванов Владимир Геннадьевич. Мерзкая, однако, рожа. И фамилия подозрительная. Не могли найти какого-нибудь Каца?
— Ребята сказали, что с паспортом все чисто.
— Чисто? Значит, этого Иванова прибрали?
— У тебя извращенные понятия о чистоте.
Швеллер снова вздохнул и отдал паспорт Панужаеву.
— Ты чего распыхтелся?
— Да так… Столько возни с этим черномазым… А что мы будем с ним делать, если те откажутся платить? В самом деле спихнем ментам?
— Не знаю. Я об этом еще не думал.
— Так подумай. Пора уже.
— Что пора? Ничего не пора. Смотри, накаркаешь. Кто сегодня едет на Сортировку?
— Я собирался, но теперь не поеду. Сам видишь, какие тут дела. Может, Сашка твой заглянет.
— Он заглядывает по вечерам, а днем кормить негра некому.
— Тогда езжай сам, если ты такой негролюбивый.
— И поеду.
— Давай-давай.
— А ты сиди трясись над своим погорелым хозяйством.
— Кто бы говорил! Тебе скоро и трястись-то будет не над чем.
— Ах, молодец! Ну подколол!
— Хе-хе-хе, — сказал Швеллер самодовольно.
— Только имей в виду, когда я выпаду в осадок, ты останешься первым на очереди и ждать будешь недолго. Все повязано.
