Что касается другого кавалера, то он, напротив, заметно приободрился и начал с удвоенной силой проявлять оптимизм по поводу продолжения праздника на квартире. Наташа молча повернулась и пошла вперед, пожав плечами с таким видом, что Алтынов сразу почуял неладное и поспешил сменить тон. От игривых фамильярностей он перешел к спокойным и вдумчивым рассуждениям, как будто имел дело не со случайной знакомой, а с добрым старинным приятелем. Наташа посмотрела на него удивленно, потом удивленно же улыбнулась и поддержала беседу. Говоря о себе, Алтынов не стал скрывать правду о своем семейном положении, хотя и мог бы, поскольку не носил обручального кольца. Интуиция, которой он, в отличие от Кашлиса, обладал в полной мере, не подвела его и на сей раз. Откровенность за откровенность — к тому времени, когда они, придя к ней домой, накормили диковинной породы кошку (вместо мяуканья она рычала, как заправский тигр) и наскоро накрыли стол, говорила уже в основном одна Наташа. Она и сама не заметила, как увлеклась, и теперь, прихлебывая вино и беспрерывно куря, обрушила на Алтынова массу подробностей о своей жизни, к концу рассказа все чаще делая паузы и апеллируя к благодарному слушателю с риторическими вопросами.
Суть этой поучительной истории, поглотившей полтора часа времени и столько же бутылок вина, в общих чертах была такова. Ее первый друг, с которым она познакомилась два года назад и в которого считала себя влюбленной, принадлежал к породе скороспелых коммерсантов, взлетевших на волне экономической сумятицы начала девяностых. Он был молод, импозантен и стремился жить с размахом, ошеломившим второкурсницу университета, которая только недавно переехала в большой город из отдаленного заводского поселка (ее родители, впрочем, были не последними людьми в тех краях и располагали средствами — иначе как бы они смогли приобрести для дочери-студентки неплохо обустроенную городскую квартиру). По неопытности она не скоро разглядела в своем приятеле дешевого пижона; первым настораживающим признаком явились слишком уж частые поломки его «форда», который он так картинно — на зависть ее подругам — припарковывал у самых ступенек университетского крыльца. На самом деле этот «форд» был развалюхой, приобретенной на одной из европейских свалок по цене металлолома и лишь за счет свежей покраски сохранявшей внешнее сходство с приличным автомобилем. Перед ней он рисовался владельцем собственной преуспевающей фирмы, но из его разговоров с другими такими же коммерсантами она поняла, что все они не имеют никакого постоянного занятия, сшибая случайные деньги на посредничестве в торговых сделках. Однако потребность в услугах таких доморощенных брокеров была явлением временным и тогда уже быстро сходила на нет. Они прожили вместе более полугода, и к концу этого срока покоривший ее некогда герой-плейбой успел превратиться в затравленного, истеричного полудурка, который вечно скрывался от своих кредиторов и однажды исчез навсегда — то ли ударился в бега, то ли сгинул с пробитой башкой в одном из окрестных болот. Наташа и не подумала наводить о нем справки. Кое-как сдав экзамены за второй курс, она с чувством облегчения уехала на лето к родителям, а когда в сентябре вернулась в город, ее сразу же начал обхаживать один из прежних знакомых, давно уже положивший на нее глаз. Этот был из породы «продуманных дельцов», деньгами не сорил и ездил на «Волге» не самой последней модели (никогда, впрочем, не ломавшейся), но зато имел свое дело и крепко стоял на ногах. Роман продлился пару месяцев — до того дня, когда она случайно узнала, что ее нынешний возлюбленный был главным кредитором прежнего и немало способствовал его столь внезапному исчезновению. Расставшись с ним по-тихому (он не любил скандалов), Наташа провалила зимнюю сессию, одумалась и вновь засела за учебники. Студенческая жизнь, однако, казалась ей чересчур пресной («случались по-дурацкому веселые тусовки, вроде сегодняшнего подвала, но в основном сплошная бодяга»), да и подружки посмеивались, не видя больше встречающих ее у крыльца автомобилей, и тогда — отчасти им назло — она стала время от времени появляться в обществе «авантажных мальчиков», как она их именовала, — большей частью это были младшие начальники в разных коммерческих банках и смешанных иностранно-российских компаниях. Они держались с хорошо подчеркнутым достоинством и, как правило, были невыносимо скучны, но в малых дозах такие встречи вносили в ее жизнь разнообразие и притом не очень мешали учебе. Почти все зимние «хвосты» она смогла подтянуть, но весенняя сессия добавила пару новых, так что ей пришлось застрять в городе до середины лета. С «авантажными» она в последнее время не общается — они хороши для пуска пыли в глаза подружек, в чем сейчас нет особой нужды («Татьяна не в счет, та своя в доску, и к тому же она не из универа»).
— Имей в виду, что я никогда ни с кем не сходилась только ради денег или из желания пофорсить. Всякий раз это случалось по обоюдной симпатии, без каких-то напрягов, а если что-нибудь было не так, я отбивалась и исчезала… Послушай-ка, тогда я, может, вовсе и не шлюха?
— Конечно, нет! — энергично сказал благодарный слушатель.
Наташа рассмеялась и отсалютовала бокалом.
— Теперь пришла пора утешиться любовью, — сказала она. — Главное, чтобы это все было в радость.
…Утром Алтынов встал в полседьмого, чтобы успеть на работу. Наташа, проснувшись, вызвалась сварить кофе, после чего, лежа в постели, прокричала ему на кухню несколько кулинарных советов и поднялась лишь тогда, когда завтрак уже был готов.
— Вчера мы неплохо провели время, — сказала она, зевая. — И так славно поговорили. Мне не везет на людей, с которыми можно поговорить.
— Под конец говорила одна ты.
— Зато ты умно слушал. И не перебивал.
— Старался понравиться, чтоб не выгнала, — он извлек из холодильника остатки вина и разлил его по бокалам, — а из твоих речей я помню едва половину.
— Спасибо и на том. Я сама помню еще меньше — выболталась, и слава Богу. С тобой это было легко. Ты вообще легкий человек?
— Если это насчет характера, то вряд ли. Я легко лажу только с теми людьми, которые мне нравятся.
— Стало быть, ты тяжелый человек. А как насчет светлости?
— Какой еще светлости? — рассеянно спросил он, сооружая бутерброд с паштетом.
— Ну, ты же знаешь, бывают люди светлые и темные. Бывают еще серенькие — ни то ни се. Вот у тебя есть аура. Какого она цвета?
— Бог ее знает, — пожал плечами Алтынов. — Никогда не увлекался этой фигней.
— Нет, а все-таки? Ты светлый или темный?
— Допустим, светлый. По крайней мере, светлее серого.
— Мне тоже так показалось, — кивнула Наташа. — Я привыкла на такой манер оценивать своих знакомых — один, как ты, «светло-тяжелый», другой, к примеру, «серовато-легкий». Навесишь на человека ярлык, и сразу ясно, как с ним общаться.
— А у тебя самой есть ярлык?
— Я очень легкая, но темная — мне так сказал один экстрасенс. Правда, я плохо поняла, в каком месте находится эта моя темнота. Наверное, в тайных мыслях.
— Страшное дело, — посочувствовал ей Алтынов, допивая вино. — Когда в тайных мыслях — самое страшное дело. А о чем эти мысли?
— Откуда мне знать, они же тайные, — улыбнулась Наташа.
— До такой степени? — он подозрительно взглянул на собеседницу и заторопился со сборами.
Чуть погодя, когда он в прихожей надевал туфли, она, задержавшись на секунду в комнате, подошла и сунула ему что-то в карман рубашки. Алтынов тут же проверил — это был маленький треугольный брелок с вырезанным на нем изображением рогатого козлоподобного зверя.
— Из бивня мамонта, у нас в поселке один старик делает. Дарю на память. У меня таких полно. — И уже после того, как он вышел за порог, добавила: — В обмен на это к тебе одна просьба: пожалуйста, больше сюда не приходи.
Дверь закрылась прежде, чем Алтынов успел среагировать. Он машинально спустился до середины лестничного марша, остановился, издал протяжный озадаченно-вопросительный звук («э-э», переходящее в «а-а?»), шагнул было в обратную сторону, но тотчас передумал и, постепенно набирая разгон, продолжил движение вниз.
