нас и для прочих серкт?
…Сердце упало.
— Я тебе не верю, — прошипел Хофру, прикрывая глаза.
Великая Селкирет, как глупо отрицать очевидное!
Раз за разом, судорожно, обливаясь холодным потом, он пытался коснуться к животворящему потоку Силы — и не мог. То, что раньше обволакивало подобно чистой воде, ушло, высохло, просочилось в бездонную трещину…
— Все еще не веришь? — процедил Говорящий, — это как раз то, о чем я тебе говорил. Никто не знал, что будет, если они соединятся… Может быть,
Хофру сел на жестком лежаке, ощупал грудь — ребра были целы. Взглянул на Говорящего — тот стоял, облокотившись тощей спиной о стену и, не отрываясь, следил за ним. Капюшон жреческого одеяния был отброшен за спину, волосы — теперь уже совершенно седые — двумя толстыми косами спускались на плечи.
— Когда я пришел в башню, то увидел женщину, — осторожно сказал Хофру, — она была мертва, а в руке зажато зеркало. Сущность исчезла, и я пошел за ней, полагая, что она попытается воссоединиться с Царицей…
— Но опоздал, — подытожил Говорящий, — боюсь, ты бы все равно ничего не смог бы сделать.
Он быстро подошел и уселся рядом на лежак.
— А теперь… послушай меня, — жрец говорил тихо-тихо, то и дело озираясь по сторонам, — невзирая на то, что
— Но? — Хофру приподнял бровь.
— На самом деле ты будешь искать и ключ, и способ пройти Врата только с одной целью. Мне ведомо, что, пройдя сквозь них, можно вернуться в этот же мир, но выбрав
— А она будет думать, что я стараюсь для нее? — едва слышно выдохнул Хофру.
— Именно. Имен-но! — Говорящий потер сухие ладони, и вновь бросилось в глаза, какая странная у него кожа. Как старая мятая бумага.
Старик поймал взгляд Хофру и оскалился. Тонкие, синюшные губы дрожали.
— Да, да, я и сам вижу… Я понимаю, что
«Найти ключ, войти в пирамиду, достигнуть Врат Ста Миров — и вернуться в этот же мир, но в нужное время… Недурственно и почти невыполнимо».
— В противном случае ты все равно издохнешь, — ласково заверил Говорящий, — ты знаешь, что я не лгу. Весь народ серкт вымрет, потому что мы не можем жить с неправильной Царицей, которая пожирает нашу жизнь.
— А если ее убить?
— Не дури, — Говорящий зашелся сухим кашлем, затем долго молчал, приходя в себя, — мы только что достигли Врат, Хофру. Наконец серкт обрели дом! И ты хочешь уйти, бросить все? Нет, брат Хофру. Так нельзя. Ты сделаешь то, что должен, то, о чем я только что тебе рассказал.
— Да… — Хофру решительно мотнул головой, — я сделаю все, как надо… Как должен. И — как мне поступать, когда ты будешь ждать ту девушку из нобелиата?
— Все просто, Хофру. Ты убьешь ее до того, как она доберется до ритуального зеркала. А затем убьешь и себя — того, который будет жить в том времени, чтобы остаться самим собой.
— Угу. — он хмуро мял пальцами простыню. Покоя не давала одна странная мысль, — скажи, Говорящий, а что, если новой Царице не понадобятся Врата?
— Ну что за чушь! — Говорящий буквально на глазах превращался в деревянного истукана, — она захочет Врата. Видишь ли, природа Царицы такова, что она не пожелает умирать, высосав один мир. Ей наплевать на серкт по большому счету, да, пожалуй, она и не понимает сейчас, что сама станет причиной нашей гибели… Царица захочет жить как можно дольше! Ведь это очень простое, и даже рациональное желание…
Хофру задумчиво побарабанил пальцами по столу, вскинул глаза на старика.
— Где мне искать Ключ?
Говорящий-с-Царицей открыл было рот, чтобы ответить — но вместо слов исторг сдавленный хрип. Хофру вскочил, вцепился в тощие плечи жреца.
— Где Ключ? Где мне искать его?!!
Губы старого жреца посинели и начали трескаться. Он задыхался, пытался тчо-то сказать — но уже не мог. Только ткнул сухим пальцем в сторону письменного стола.
…К вечеру Говорящего не стало.
По правилам об этом следовало бы сообщить Второму Говорящему, а тот должен был написать отчет и представить его Царице — но что-то подсказывало Хофру, что новая Териклес и так слишком много знает о происходящем.
Он оставил высохшее, словно мумия, тело старика на жестком ложе, неслышно покинул его апартаменты и пошел к себе. В конце концов, тело рано или поздно разыщут — а у него, Хофру, и без того много дел.
Он плелся по коридорам Храма. То ли от холода, то ли от пережитого зуб на зуб не попадал, и в который раз Хофру злился на промозглую сырость, на себя самого, на весь мир…
В своих скромных покоях он обнаружил двух стражей, деловито цепляющих на стену овальное бронзовое зеркало — и почти не удивился. Чего-то подобного следовало ждать от Териклес. Но, прости великая Селкирет, что еще можно ожидать от этого странного и страшного существа, которым стала дающая жизнь Царица?!!
— Зачем это? — Хофру ткнул пальцем в полированную поверхность, — в Храме запрещены зеркала.
Это было действительно так: зеркала тешили тщеславие нобелей, но служителям Селкирет они были ни к чему.
— Приказ божественной, — ухмыльнулся капитан стражей, здоровенный и безмозглый детина в короткой белой тунике.
— А ты, несомненно, желаешь к ней приблизиться? — усмехнулся Хофру, кивая на одежду наглеца. Белый издревле считался цветом знати, и уж никак не предназначался для ношения простыми серкт.
Этого оказалось достаточно, чтобы лицо верзилы пошло алыми пятнами. Он выскочил вон, словно за ним гналась вся гвардия Селкирет, а прочие стражи, утратив капитана, тоже не стали злоупотреблять терпением жреца.
Хофру остался один на один с большим зеркалом, прекрасно осознавая, что все это неспроста. Впрочем — он покачал головой — покинувший мир Говорящий был умен. Царица могла убить каждого, но Хофру она пощадила и, следовательно, у него оставались шансы добраться до Врат Ста Миров.
«И тогда посмотрим, чья возьмет…»
Хофру остановился напротив зеркала. Из мутной глубины на него мрачно взглянул худощавый серкт, обряженный в черную хламиду до пят — отчего лицо казалось чересчур бледным и как будто бы живущим отдельной от тела жизнью, этакое светлое пятно над сгустком абсолютной тьмы. Гладкие волосы, собранные на затылке в пучок, широкие брови подчеркивали светлый оттенок кожи — «Но ведь это нобели принимают солнечные ванны, чтобы добиться теплых золотых тонов, тогда как жизнь жреца протекает в полумраке Храма…»
Стоило вспомнить нобелиат, как память услужливо подсунула лицо самонадеянного мальчишки, который приподнял завесу над тайной Говорящего. Лучше бы и не пытался заговорить — быть может, тогда